До войны Нина Чистобаева выйти замуж не успела. Да и рановато было: в июне 1941 года ей исполнилось только 17 лет. К тому же пришлось «Славене» – так звали Нину за ее красоту и веселый бойкий нрав ее подружки- выбирать между парнями, окружавшими ее своим вниманием. Среди первых в сердечных делах был Сашка Белов, невозмутимый, уверенный в себе, крепкий, как молодой дубок, скорый на кулачные разборки, густобровый детина. Многие его боялись и сторонились не только в Ногино, в деревне, где Сашка жил. В соседних деревнях и селах Белова тоже знали как задиру и отчаянного драчуна. На деревенских посиделках Сашка присматривал за Ниной – так петух ревниво оберегает своих кур. «Славена» к такому петушиному обхождению относилась равнодушно, только смеялась каждый раз, когда Сашка вознамеривался провожать ее до дома. «Да я не коза, чтоб меня провожать, – говорила, сверкая темными глазами Нина, – а ты не бабка, сама дойду». В Ногино за козами в основном присматривали старушки. Выйдет бабушка вечером за калитку и станет звать козу: «Дочка, дочка, иди домой…». Целую перекличку устраивали хозяйки, зазывая своих «дочек». И каждая коза по знакомому голосу безошибочно спешила именно к своей бабуле.
Нина приручаться не спешила, видимо, не наступил для нее еще срок распроститься со свободой, запереть свою красоту на замок. Ее юное сердце в то время напоминало нераспустившийся цветок, заждавшийся теплого дождика и солнечных лучей.
Помимо Белова среди ухажеров выделялся еще один Сашка – Шигарин. Среднего роста, плечистый, с чуть припухлыми губами и озорным хитроватым взглядом, он, нисколько не смущаясь, мог при Белове взять Нину за руку, раскрыть ее ладонь (а Славена любила сжимать пальцы в кулачки) и положить в образовавшуюся теплую ложбинку ириску или мягкий пряник. А потом, как ни в чем не бывало, срывал с плеча гармонь и зачинал какую-нибудь веселую песню. Белов Шуру не трогал. Шурой молодого гармониста звала Нина. Ведь надо было как-то различать ухажеров с одинаковыми именами. Когда гармонист один на три деревни и два села, то обидеть его не позволят ни девки, ни парни, в случае чего, – на его защиту встанут все, как один. Белов это хорошо понимал. К тому же Шигарин в Ногино на посиделки приходил из села Новографского – а это почти десять километров. Попробуй-ка с гармонью прошагай этот путь. Да еще туда и обратно. А Шигарину хоть бы что. Придет в Ногино, разбитной, довольный, сапожки шевровые бархоткой почистит и готов к употреблению, как тульский пряник. Как будто совсем не уставал.
В пользу Шигарина играло и то, что его отец работал кузнецом, слыл среди мужиков за первостатейного мастера. Ходили слухи, что в далекие-предалекие времена, еще при императрице Екатерине II прапрадед Шуры Шигарина, Семен, имел в Новографском свою кузницу. Называлось тогда село не Новографское, а – Новое. А Новографским стало после того, как деревеньку Новую вместе с крестьянами в качестве подарка Екатерина II «преподнесла» своему последнему фавориту, самодуру, светлейшему князю Платону Зубову. Князь по совместительству был шефом кавалергардов и относился к лошадям гораздо лучше, чем к солдатам и крестьянам. В Новое Зубов наведался всего один раз. В пути один из рысаков конного экипажа высокого гостя стер подковы. «Обувку» жеребцу взялся поменять Семен Шигарин. Выковал новые подковы и сам же ловко переобул породистого рысака. Зубов ради такого дела остался переночевать в деревушке. Работой Семена князь остался доволен, и хоть слыл скуповатым и мелочным, – отблагодарил кузнеца золотым рублем.
Вправду это было или нет, – точно никто не знает, но Шура Шигарин часто показывал на посиделках девкам и парням диковинную золотую монету, часто колол рублем орехи и даже струны на балалайке фамильной драгоценностью перебирал, если кто-то балалайку ему подсовывал.
Этот золотой рубль Шура по широте своей души, а может быть, и по другим соображениям, передал на хранение Нине, перед отправкой в Красную Армию в мае 1940 года. На проводах Шигарин осмелился впервые поцеловать «Славену», – притиснулся вплотную к ней в темных сенцах и прижал к себе сильными нетерпеливыми руками. Сопротивляться Нина не стала, хотя до этого никому не позволяла таких вольностей по отношению к себе.
Первое время, обучавшийся на механика-водителя танка Т-26, Шура радовал Славену письмами, присылал и фотографии, на которых был запечатлен в гимнастерке, украшенной знаками воинской доблести. «На память Нине от Шуры», – обыкновенной чернильной ручкой выводил он на обратной стороне каждой фотографии. Последнее фото пришло Славене от Шуры в июне 1941 года. А потом как обрезало. Нина писем из воинской части больше не получала. Не знала, где воюет Шигарин, жив ли он, оставалась в неизвестности, как и многие другие в деревне, проводившие родных и близких на войну. А съездить в Новографское, в дом кузнеца, не решилась, подумала, если ей Шигарин не пишет, то и родители его вряд ли что-то знают.
Тогда впервые почувствовала Славена, как дорог ей Шура, томительная неизвестность словно приблизила ее к Шигарину, сердце Славены встрепенулось и заныло незнакомой болью.
Нина доставала фотографии и любовалась Шурой, мысленно желая, чтобы все беды и напасти обходили его стороной. Славена боялась думать о том, что однажды в Новографское, в дом кузнеца, почтальон может принести похоронку. Гнала от себя эту мысль. Верила в лучшее, хотя вдов и несчастных, убитых горем матерей, в деревнях становилось все больше.
Из колхозниц – в зенитчицы
В июле 1942 года, в самый разгар полевых работ, в сельсовет из военкомата пришли две повестки: одну вручили Сашке Белову, вторую – Славене. Белов давно ожидал, что его призовут: он успел до начала войны отслужить в одной из зенитных частей, уволился сержантом. На повестку отреагировал подчеркнуто спокойно, видно было, что давно готов к такому повороту в своей судьбе.
А Нина неожиданно для всех обрадовалась повестке, показалось ей, что на фронте она обязательно отыщет Шуру Шигарина или хотя бы узнает, где его искать, на что ей надеяться. Была у Славены и еще одна причина для радости: она уже несколько месяцев не могла спокойно спать, мучила ее совесть за свою обычную сытую мирную жизнь. Славена искренне считала, что пока она, именно она не возьмет в руки оружия, – до тех пор врага одолеть не удастся. Пусть она хрупкая, слабая, ранимая, но без ее участия, без ее малюсенького вклада в Победу никак не обойтись. Нельзя сидеть и ждать, что кто-то за тебя будет сражаться с врагом, идти в атаку, рисковать жизнью.
И в обычной жизни Нина всегда занимала активную позицию, тяготилась бездействием. Она часто вспоминала, как однажды на лугу мальчишки забавлялись перетягиванием каната. В один из напряженных моментов силы противников оказались равны и канат долго оставался натянутым, как гитарная струна. Ни одной из сторон не помогали ни крики, ни дополнительные усилия. Нина – а ей было тогда 12 лет – не выдержала и присоединилась к команде Сашки Белова. Потянула чуть-чуть на себя, ухватившись за край каната. И произошло чудо: противник дрогнул и начал поддаваться. Беловские ухнули, напряглись и перетянули-таки упирающихся из последних сил противостоящих им мальчишек.
