Толчок в спину был сильным. С трудом удержавшись на ногах, Доля по инерции прошел несколько шагов вперед.
– Советую больше не приходить сюда! – сердито крикнул сзади сержант, и вслед за этим громко хлопнула высокая парадная дверь.
Обернувшись, с досадой посмотрев на здание областного УВД, на шпиль над башней, Александр Васильевич Доля поплелся через Комсомольскую площадь.
– Ничего, – как мог, успокаивал он себя. – Мы еще с тобой встретимся, товарищ сержант, и нам будет, что вспомнить. Я же ничего такого не сделал, чтобы меня вот так вот взашей… Ничего, – опять подумал он, уже стоя на автобусной остановке. – Не я буду, если не пробьюсь на прием к этому главному кадровику Петрову, а уж после смогу убедить его в своей правоте…
Дождавшись автобуса восьмого маршрута, он протиснулся между пассажирами к окну и подышал на замерзшее стекло.
– Да, это не Крым. Еще только середина октября, а здесь уже начались нешуточные морозы, – подумалось ему. – Надо бы потеплее собраться, знал ведь куда уезжал.
У него стали замерзать ноги. Он потоптался на месте и пошевелил в холодных ботинках пальцами. Но это не помогло и скоро окончательно замерзнув, Доля, не дожидаясь конечной остановки, вышел. На него зло набросился порывистый северный ветер. Он съежился, поднял воротник и глубоко засунул руки в карманы. В левом кармане нащупал мелочь. И тут же случайно увидев через дорогу столовку, решил немедленно деньги проесть. От этой мысли засосало под ложечкой. Из столовой как раз пахнуло жареным мясом и, перебежав на другую сторону улицы, Доля в два прыжка очутившись на крыльце, рванул на себя заиндевевшую дверь.
За обеденными столами людей сидело немного. У раздаточного окна, пристроившись в хвост небольшой очереди, он, взглянув на меню, прикинул в уме, что можно съесть на последние девяносто две копейки:
– Возьму полную тарелку щей, котлету с пюре и хлеба. Надо как можно больше съесть хлеба, чтоб сытнее было. Мне сегодня больше ничего не светит. Ну, а завтра? А завтра будет день, будет и пища…
Спустя несколько минут, он поставил поднос с едой возле кассирши, и пока та щелкала костяшками на школьных счетах, с опаской ждал результат, переживая, что денег рассчитаться за обед не хватит.
– Девяносто копеек, – сказала женщина.
Доля, с облегчением выложив деньги, пошел в зал и остановился у ближнего столика, за которым сгорбившись сидела и медленно двигая ложкой хлебала суп опрятная на вид старушенция. Она приветливо ему улыбнулась и, улыбнувшись в ответ, Доля, устроившись напротив, принялся за еду, безразлично поглядывая на соседку. Вскоре старушка, отложив ложку, стала что-то старательно пережевывать, сосредоточенно уставившись в угол стола. В это время внимание Доли было приковано к своей тарелке, и сначала он даже не понял, что произошло. В его щи вдруг плюхнулся склизкий комок недожеванного мяса.
– Сынок, – ласково обратилась к нему старушенция. – Жилистое мясо не осилить моим зубам. У тебя зубки молодые, сжуешь. Не пропадать же, сынок, добру.
Доля оттолкнул тарелку и, сдерживая тошноту, едва успел выбежать на улицу. Там дал волю желудку, и, не солоно хлебавши, еще больше голодный, чем был, пошел на вокзал…
В электричке собачий холод. Полупустой, потрепанный вагон жутко скрежетал на поворотах. Доля, глубоко втянув шею в воротник демисезонной куртки беспрестанно топотал ногами и украдкой наблюдая за сидевшим впереди мужиком, жравшим сдобный батон хлеба, сглатывал обильную слюну. Мужик, по-видимому, об этом догадался. Поерзал задницей по лавке и сев удобнее, уставился на Долю. На лице его отразилось тупое самодовольство. Он с хрустом отрывал зубами от батона большие куски, жадно перемалывал их, заглатывал, а во время коротких передышек каждый раз чмокал, на удивленье толстыми губами. Доля заставил себя отвернуться к окну. За окном среди голого березняка на почерневшей траве иней, но чуть подальше наперекор помертвевшей округе, радуя глаз, стоял сочно зеленый еловый лес. Доля чуть взбодрился. Вспомнил о матери:
– Может быть, пора домой? Объяснить как-нибудь маме свой приезд из Крыма.
Подумав, он тут же прогнал, казалось спасительную мысль.
– Нет. Я уж до конца буду расхлебывать кашу сам. Мама здесь не причем.
– Билетики, граждане пассажиры, попрошу предъявить на проверку билетики, – неожиданно громко прозвучало в вагоне.
Доля напряг спину и уныло подумал:
– Все. Приехал. Сейчас меня выгонят, я пойду по шпалам. И было бы интересно до того узнать, водятся ли в этих местах медведи…
Горько усмехнувшись, он посмотрел в уже начавшее темнеть небо, а потом на сказочно-страшный в потемневшем свете непроходимый кустарник.
– Молодой человек, ваш билет! – раздался мужской строгий голос над его головой.
Доля встал. Зачем-то пошарил по карманам и выдохнул: – Нет у меня билета.
– Тэкс, – со значением проговорил усатый мужчина, одетый в форму железнодорожника, с компостером в руке. – Тэкс, – повторил он, сделав короткую паузу…
– Ха-ха-ха! – дико засмеялся пожиратель батона и, злорадствуя, пальцем показал на Долю, привлекая к нему внимание.
– Заяц! Заяц! – орал он. – А с виду как будто интеллигент. Вот они интеллигенты паршивые! Без билета норовят проехаться!
Очень хотелось Доле подойти сейчас к крикуну и заткнуть ему рот остатком батона, но он сдержался. Ревизор цепко схватил Долю за рукав куртки, а скандалить с ним Доле не хотелось. При его теперешнем положении это было бы глупо. Разом перечеркнуть все, к чему он стремился последнее время, стало бы слишком большой платой за удовольствие набить морду какому-то случайно вдруг возникшему на его пути живоглоту.
– Пойдем, пойдем с нами, товарищ. Не дергайся, – предупредил ревизор, и Доля нехотя ему подчинился.
Завершив проверку билетов, усатый железнодорожник с помощницей, а с ними и Доля перешли в следующий вагон, и вскоре поезд остановился.
– Маша, высади безбилетника, – приказал ревизор. – Все равно у него денег нет, штраф не заплатит. Я, таких как он, давно изучил, знаю. Если б деньги у него были, он купил бы билет.
Доля, не дожидаясь, когда ему предложат сойти, спрыгнул на посыпанный снежком перрон. Ревизорша Маша для порядку высунулась из вагона и тут же скрылась обратно в тамбуре.
Доля рысью пробежал в конец поезда, где по его расчету проверка уже прошла и в последнюю секунду запрыгнул в вагон. Электричка, пронзительно взвизгнув, понеслась дальше, а он присев на скамейку у выхода, поднял воротник и, спрятав в него лицо, стал размышлять над только что с ним случившимся. Ему было мучительно стыдно и в то же время жалко себя до слез… Однако слабость продолжалась недолго. Будто сверху, эхом, прозвучали в сознании напутственные слова Алевтины:
