Дмитрий Близнюк - Снегопад в стиле модерн. Стихи, верлибры

Редактор Сергей Герасимов

Корректор Даша Якутия

© Дмитрий Близнюк, 2020

ISBN 978-5-4498-6527-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

река любуется мостом, лежа на спине,

как небо – Нотр Дам де Пари,

врожденное плоскостопие мысли, волны;

твой домик возле железнодорожных путей —

похож на енота с усами-проводами, а в глазах —

занавесочки и голубизна вечернего экрана.

а жизнь – как течение,

жизнь – как чтение на планшете в рабочее время:

все самое интересное приходится прятать от начальника,

откладывать на потом, наслаждаться исподтишка.

всюду торчат соглядатаи, надсмотрщики с песьими мордами,

доброжелательные палачи.

свобода – меч короля Артура;

ну вот, ты вырвал его из камня, едва не вывихнул запястье,

но что делать с королевской свободой?

съесть, выпить, поцеловать?

а рябина на лету тигром из оранжевых бусин

бросается сквозь огненное кольцо заката,

отраженного от стекла вагона:

нечто прячется между секундами —

это микробы наивысшей формы жизни.

ты лежишь в гамаке

под сенью двух витражных соборов,

небо сыплется голубыми квадратами пепла;

всем своим загорелым телом ты фантазируешь себя

лакированным детенышем виолончели:

вот здесь и здесь пройдут красные нервы,

пролягут тугие струны;

а тени ветвей задумчивыми пальцами

перебирают твое меняющееся в светотени лицо,

змеящиеся локоны…

и в глазах пульсируют серые миндалины неба,

нечто недоброе, инопланетное рвется наружу.

так противопехотная мина в лесу – со времен второй мировой,

устала лежать, ржаветь годами в сырой земле,

под густой травой. и ждать шагов,

его шагов.

ты устала ждать любви. оттолкнувшись ногой

от ствола яблони (сняла босоножки),

раскачиваешь небо целиком – тушу синего быка

на солнечном вертеле,

а тени листвы шаманят над твоим лицом,

так дети изображают чародеев, гаррипотеров, колдунов —

сетчатая магия тишины и серые глаза

замедленного действия…

так лиса на воротнике пальто

чувствует белое горло:

родинка, бьется синяя жилка. что за мука и сладость

быть рядом с мечтой. вот-вот.

пусть пусты глазницы

и шершавая рыжая пасть мягка, как обувная стелька,

а сгнившие на две трети уши

ничего не слышат. но запах шеи, артерии.

как арфа – всего одну музыкальную жилу перегрызть,

всего одну жизнь пережить.

все мои несбывшиеся мечты – черные лисицы —

бродят вокруг большого дома с молочными колоннами,

становятся на задние лапы

и заглядывают в окна веранды, шевелят ноздрями.

птенчик, выходи.

у нее внутри работает кондиционер.

едва слышно. щелчки.

что-то переключается при улыбке,

даже когда обнимаемся и я целую, внутри —

под блузкой и атласной кожей,

как подснежники сквозь фольгу,

пробиваются слепые ростки.

сквозь внутренний снег, который и свет.

зрачки покрыты инеем,

как своды прозрачных пещер рисунками.

это я выдумываю, конечно, но ее слова

приятно остужают: так в жару

переворачиваешь подушку —

приятной прохладцей к затылку. почему же она

исподволь влюбляется в меня,

как морозильная камера в пачку пельменей?

лежит второй год, пережила семь разморозок.

осколок Снежной Королевы

со вкусом курятины,

с ароматом подснежников.

прямо по курсу – незнакомая планета

в летнем голубом платье.

тонированная статуя в бумаге.

ее серые глаза:

она впустила мой взгляд в серые пещеры,

а я, сам не ожидая, ворвался в них

трепещущей стаей нетопырей;

этот миг вобрал в себя невозможное —

я выиграл в лотерею разводных мостов,

летящая пуля зависла над моей головой

и спросила:

«можно?»

в просторном, чистеньком классе самка учителя

щелкала фамилии на белой простыне потолка,

а дети пульсировали, подрагивали, как поплавки.

безнадежно живые глаза тихо выкрикивали поэмы детства —

потерянные одиссеи для человечества.

не было ни одного учителя, которого я любил,

класс не отторгал меня – я был частью карлика, толпы,

но чувствовал инородность – пуля, застрявшая в мышце,

осколок в складках жира.

прятал личность, как розу или нож,

и всегда ждал лета —

райские каникулы, медовый эдем, солнечная отмель

посреди страдающего ада.

а лето…

а лето – дождливое, быстрое, укороченное – спешило,

как кормящая кошка, услышавшая звук

открываемого холодильника,

и с сосцов соскальзывали дни-котята —

июня, июля…

и становилось страшно, и я становился старше.

время ускорялось…

скоро в сутках будет 24 минуты, потом 24 секунды,

потом вдох и выдох,

и пятнистая гиена первого сентября прыгнет в объятия,

падаль циферблата.

на этой планете лучшие годы проводишь среди чудищ,

больных волшебников и великанов…

ребенок не научился прятать разочарование.

а лес наполняется снегом, как вены холестерином,

наш домик в деревне – ковчег для четверых и всей свиты:

собака, кошка, нутрии, куры, теленок в закутке.

а лес наполняется снегом, как память – белым мокрым пеплом

прожитого, но почему же я ничего не могу разглядеть?

трактор чистит дорогу мощной клешней, фырчит, тарахтит,

его электроглаза без век и ресниц дрожат, как у краба, на спицах.

зачем я приехал сюда – в холодную белизну —

писать новый роман?

улитка с ноутбуком. здесь настоящая зима,

ее можно потрогать пальцем,

как спящего гризли, – аккуратно выломав лед

в закупоренной берлоге:

чувствуешь запах прели и мокрой псины, ягодное дыхание?

бессонный зверь, я вернулся к тебе,

жить с тобой в гудящем тепле, есть жареную картошку,

цедить сироп твоих золотых волос, просто так касаться тебя —

не ради похоти или продолжения рода,

и разбирать по утрам монотонный бубнеж вьюги.

я смотрю на зиму из твоего лица. все мы прячемся

за толщей стекол-одиночеств, смотрим в иллюминаторы,

и зимняя ночь проплывает мимо,

и над нами словно круизный лайнер:

там созвездия-миллионеры пьют квазарный сок

и щебечут непонятные фразы на языке черных дыр.

а лес наполняется нашими стеклянными трофеями, статуями,

милым бессмыслием. мельтешат белые хлопья,

но не твои ресницы – осмысленные жнецы с шелком,

серпами и сажей.

все эти воспоминания – фотографии островов.

на некоторых есть мы.

но мировая необитаемость сводит с ума, и я уже смотрю на мир

в прошедшем времени, как звезда, испустившая свет,

и свет вернулся к звезде,

отраженный от будущей монолитной тьмы.

любимая, мы одни. и лисица кричит в лесу – так издает писк

наш старенький картридж на принтере.

распечатай же зимние вечера, где есть мы, наша семья,

пока зимний лес заполняет меня.

сколько же священной голодной пустоты

(снаружи и внутри),

готовой принять любой осмысленный хлам, звук, лик.

идем сквозь снегопад; вечер;

то ли улыбаюсь, то ли кривлюсь, плотная тишина

проступила, как белые вены в синем воздухе,

стеклянная кожа покрылась пупырышками,

и мягкий хруст твоих сапожек;

ты мне что-то говоришь —

(о проросшем луке, о пользе рыбьего жира),

а слова косо и глухо врезаются в снежное марево,