Шел 1968 год… Варшава. Солнечный июньский день, асфальт на дорогах будто плавился от жары. Около старого католического храма стоял мужчина лет сорока и держал за руку ребенка, евшего мороженное. Мальчик щурился, оглядывался по сторонам и дергал отца за руку.
– Пап, когда мы домой пойдем?
– Паша, потерпи, сейчас должен подойти дядя Франц, мы пойдем погуляем.
– Я не хочу! Жарко, и скучно мне. А дома хоккей есть, давай поиграем!
– Не сейчас. У меня очень важная встреча.
– Какая встреча?! Я же знаю, что вы с дядей Францем пойдете к плохим женщинам, а меня опять у тети Агафьи оставите. Не хочу так!
– Паша, прекрати! Не говори так, а то больно сделаю!
– Делал уже… Друг твой подойдет через три минуты.
– Откуда знаешь?
– Знаю, и все…
– Сын, это не в первый раз, ты прекрати баловаться! Пороть надо тебя…
– А у Яшки мама есть, и она не позволяет такого…
– Ты прекратишь, или нет?! Скажи спасибо, что хоть я у тебя есть!
– За это спасибо не говорят, папа…
– Завтра в синагогу пойдем!
– Я не пойду туда. Да, мы евреи, но я не хочу туда. Церковь лучше!
Вместо ответа мужчина больно ударил сына по щеке, от чего мальчик чуть не упал на тротуар.
– Я вышибу из тебя эту дурь, гаденыш! Церковь ему, блин!
Из-за поворота вышел серьезного вида интеллигент с правильными чертами лица и крупным подбородком.
– Воспитанием занимаешься, Семен?
– Привет! – Люди пожали друг другу руки – Да его, по-моему, бесполезно воспитывать!
– Ты не прав. Привет, Пашенька! А что ты такой расстроенный? – Франц опустился к ребенку.
– Ничего, все хорошо. Только я домой хочу!
– Мы отведем тебя сейчас…
– Я все знаю, папа уже говорил.
– Заткнись, парень! – Семена задела фраза сына.
Компания пошла в сторону Королевского дворца, надеясь поймать одно из немногочисленных такси… Вокруг чувствовалась легкая напряженность – шел расцвет эпохи социализма, Великая война закончилась меньше, чем 25 лет назад, воцарился мир и тоталитарное спокойствие.
Семен и Франц подружились еще в войну, будучи детьми. оба помогали фронту. Советскому фронту – родителей Франца повесили немцы, а Семен был сыном советского врача еврейского происхождения, и сам пошел по его стопам. Он надеялся, что Паша продолжит их династию.
Они проходили мимо статуи "Русалочка", бывшей до войны символом Варшавы. Эта статуя еще во время имперской власти, когда Польша была частью России, изображалась на гербе польской столицы, и сейчас, в новом строе, охватившим половину мира, она все еще украшала город.
Паша с рождения был странным ребенком – замкнутым, малообщительным. Он никогда не открывался перед людьми, очень редко плакал. Он не доверял окружающим, потому что видел их насквозь. Никто не скажет, когда это началось, но Паша мог видеть мысли людей, их переживания, а еще – события, которые должны произойти.
Младший Денница не любил рассказывать о семье, особенно о матери, которую никогда не видел. Не спрашивал у отца, кто она, и где живет сейчас… Он знал это, стоило лишь посмотреть в глаза нужным людям. Мать была проституткой, Семен видел ее только один раз в жизни, был с ней, провел ночь… И все. Что-то пошло не так – странно говорить о беременности блудницы, особенно в социалистической Польше образца шестидесятых годов. Маленький Павел Семенович видел все… И то, что не должен был. Милена умерла при родах, а Семен так и ни разу не назвал ее имя. Этого просто не нужно… Через Павла будто прокручивалось бесконечное число вероятностей одновременно, из которых ребенок безошибочно умел определять верные. Семена бесил талант сына, что стало понятно с первого упоминания о них…
Компания из двух относительно молодых людей и ребенка, постоянно озирающегося по сторонам, шла в сторону от центра города. Паша знал – предстоят очередные посиделки в пивной, которые он не увидит… Не столько из-за своего дара, сколько потому, что знал их наизусть. А сам готовился сидеть у тетки, которой успел порядком надоесть из-за образа жизни отца. Да и он не сильно любил оставаться у Агафьи, поскольку не хотел постоянно разглядывать старые фотографии ее семьи, награды мужа, прошедшего войну, но глупо погибшего в пьяной драке, не любил нянчится с ее пятью кошками. Нет, Паша любил животных, возможно – даже больше, чем людей, но ему, маленькому польскому мальчику, начала надоедать его жизнь с постоянными походами к родственникам, пока отец пропивает очередную зарплату.
Город казался желтым, как зубы алкоголика. Прежде прекрасный, мечтающий об утопии и лучшей жизни, теперь он больше походил на опустившееся болото, изнанку развитого социализма. Правильное бесклассовое общество лишь казалось таковым, а на деле – очередной содом, отличающийся лишь скрытностью от любопытных глаз туристов.
Семен и Франц не знали, как пройдет их вечер, не думали, что будет завтра, но совершенно по разным причинам… Франц любил жить сегодняшним днем, а Семен вообще перестал любить жизнь, совершенно забыв о человечности. Казалось, жизнь не нужна этому довольно молодому, но сломленному человеку. Слабому человеку, не смотрящему на сына, как смотрит отец, не слышащему людей, как слышат люди. Ничто не нужно… Ничто.
Паша смотрел на знакомый трехэтажный дом совершенно пустыми глазами. В двенадцать лет многие его сверстники были уверены в будущем, смотрели с интересом на родное и близкое, а он даже не чувствовал своего возраста, будто остановившись на восьмилетнем рубеже. Никто из сверстников не воспринимал его, как равного… Он даже выглядел значительно моложе своих лет. Все считали его странным.
– Вот и пришли!
– Папа, я мог бы и сам дойти…
– Поговори мне еще тут. Я решаю, куда тебе идти, и скажи спасибо, что я вообще у тебя есть!
– Семен, ты бы с сыном поласковее, что ли.
– Франц, заведи своих детей и воспитывай!
– Я лишь…
– Плевать мне! Пойдем. Этот сам поднимется.
Франц подошел к Паше, присел и шепнул ему на ухо:
– Не переживай, все будет хорошо.
– Нет, не будет…
Друг семьи не принял слова ребенка во внимание и отошел к Семену, махнув Павлу рукой. Отец лишь фыркнул и быстро зашагал вниз по улице, прихватив старого друга с собой.
Мысли закрутились в детской голове… Далеко не детские. Паша думал о семье, о родных, когда поднимался по лестнице: "Почему так? Зачем он пьет? Я во многое могу смотреть насквозь, но не вижу его мотивов. Он же врач, должен помогать людям, любить их… А он ненавидит всех, даже меня! За что?!" Из глаз медленно потекли слезы. Неспешно вытирая их, Паша нажал на кнопку электрического звонка. "Удобная штука" – так он думал каждый раз.
– Привет, Сенечка! А чего папа не зашел?
– Я Пашенька, а не Сенечка! Привет. Он с Францем пошел пить, драться и блудить.
Женщине явно не понравился такой тон племянника. Ее рука молниеносно полоснула по пашиным губам. Тот, как показалось ей, даже не шелохнулся. Проводив взглядом обветшалый подъезд, ребенок вошел в квартиру, чуть не споткнувшись об одну из кошек.
