Млечная муть. Роковое индиго.
Спит захолустье. Текут кипарисы.
Рытвины звёзд разрываются в mise-
rere… Ad gloriam arti «Vertigo»[1].
Желчными язвами давится купол,
Полнит полынь зеленеющий контур
Жирной пощёчиной по горизонту.
Ночь подбирает холмистые трупы.
Головы падают в короб мглы неба,
Хлещут фосфаты гниющих затылков.
Рот мой сложился в блюющий молебен
Внутрь опрокинутой мною ухмылки.
Луновращенье плюётся шипящим
Маслом по лицам секущей картечью.
Я не узнал в отраженье кипящем
По интонациям собственной речи
Глаз своих гарь и волос беспринципность.
Грохнул по городу лай экипажа –
Я проводил его взор монотипный
До полутьмы переулочной сажи.
Брошен стою и раздавлен спиралью
Жилистой улицы, гнилью свинцовой.
Не утопая в бессмысленной дали,
Не возвышаясь из пепла былого.
Сонность. Наст сна. Руки в тон пляшут фугу.
Воздух льда. Лёд дня пошёл тактом в Верди.
Я с ним – немой мим – предельностью звука,
В пыль зажимаю пустое бессмертье.
Водоворот воет звёзд пучеглазых –
Ржавчиной крошит ржаное светило.
Стелет туманом мучная гримаса.
выжгло пространство время убило
< 2010 >
Пружина дня, дрожа в тугом финальном обороте,
Заплачет. Скрипнет ночи катафалк несмазанных авто.
Взмахнёт, застынет звёздная игла, точно в разброде
Чувств. Ансамбль архитектурный пыль со смычков смахнёт мостов.
Качнёт надтреснутый граммдиск, падёт на граммофонный
Гроб грунта, розой черноты ветров царапая лицо.
Сдул Вагнер мрачной пыли горсть на город N. Ионный
Залп тишины взорвал звучанья глушь к чертям, в конце концов.
Fortissimo silencio[2] бьёт в рунатинью плевры,
Неистово колотит Хануман в тамтамы мозга на
Арене сirci conscientiae[3]. Петра Минерва
Пре/любо/действует в квадрате чёрного О2 со сна
С Grand-интермедия норд-оста перемен. Льёт танго
каблуков в беззвучном шорохе гро эвфемизм движенья.
Ласкаясь к камню, из уретры ретро/града Mазох извлёк Fandango
Неба хрусталя в кулак домов до семяизверженья
Сжатого на простынь зимнего одра. С бедра луны
Стекает фарш дорог в стакан разбавленного молока
Заката. Ка́тит в трёх долях железных песен полночь со струны:
Noir блеск бальных площадей, воск …лябров ламп. Из ка-
Кофейнии немых речей съезжающихся тает
газетных вырезок супрематически затменная
Частица necro lingua[4] времени, пространства крае/
у́гольный мольберт. Сна палантин, как неизменная явь,
Скрыл сюр реальности, пар дня, обратный ход предмета,
Ланцетом керосина выскреб черепные урны фонарей,
Вспять, в каземат рябых луж выплеснул остатки света.
Сорвал коррозию молчания чахоточный борей.
Мрак извергал мрак. Бил зеркала́ льда. В проклятьях рта
Я, мимикрирующим к мраку Фебом, ввергся в ночь.
Ostende mortua[5] мне указал на дверь в движении перста.
Седьмой печатью садомия спички неба догорает прочь.
Семёрка, тройка… О! И вы, мадам, но что за амплуа?
Снег шёл, бежал, споткнулся на меня, что навзничь в алом
Кровопусканье газа отблеске застыл, разбив монокль
Января. Я на плечах донёс его в бордель, где талым
Языком в тоску, в утиль, в бокал лил ду́ши мёртвый Гоголь,
Кобо́льды кокаинили нюх белоснежным прахом.
Горел зелёным пламенем Верлен, туманился в пастель
Моне, Венера бичевала с/мех, смерть грызла Баха
И палевый Поли/шинель отряхивал с себя апрель.
В убранстве вечера ломи́т от яств стол черепичных
Крыш – лишь rouge окон пуст. Носит кельнер блюд изыск аморфный:
Bleu d'Auvergne из гнили стен, foie gras тел кирпичных,
Le caviar noir зрачков труб в соусе burana Орфа. Fa…
(В метаброженьи формы в крах зазеркальной преисподней)
…Giano флюгера, carpaccio из витрин, al dente
Камня мостовых, polpetto из отхожих мест. Витает
В воздухе la fleur мирт Стикса серной лентой,
Имбирь жжёт ладан, мясо роз и про́клятый сандал мерцает.
Готовясь к эпохальной схва… – игла споткнулась, взвыла,
Диск надломился, изменив вдруг курс с forte на piano,
Прожектор мизансцены стих впотьмах дневного ила,
Спираль остановила твердь, смолк скрипки стон сопранный.
Гризетка сумерка спорхнула из бутона ночи.
Расплылась в солнце призраком и труппы колесни/ца-
Пля часов откупорила свод, зажгла зрачок воочий
И разлила гекатов эликсир по пробуждённым лицам.
Проснулись: brevi и что можно было бы назвать la vita,
Грив липких жирных вый ряды, сонорный Спасский звездопад,
Слюна дождя, стекающая под ноги с убитых
Глагольных форм, меня несущих на закат.
< 2010 >
Невероятно, но горизонталь
Нелепа даже из могилы,
Где квадратура, что есть силы,
Отталкивает круговой февраль.
Воздушный кварк взывает к полюсам
Ума – что не предельность в росте
Смерть, что, как наскучившие гости,
Разъедутся все мысли по домам.
Возвышенность граничит с пустотой.
Цель в назиданье расстоянью
Торчит, как риф чревовещанья,
Омытый в полночь радиоволной.
Объём вбивает в плотность гроздья масс.
Один был мал я в твоём взгляде,
Как сытый волк в голодном стаде.
Прах превзойдёт в числе границы глаз,
Температура, поскользнувшись вниз,
Разбилась в дребезгах системы.
Её бессменной теоремы
Я в доказательство встал на карниз.
Её останки похоронят в май,
Меня же бросят за ограду,
Где в состоянии распада:
Ей – синь да зелень, мне ж – дощатый край.
Как паузы наскучивший балласт
Я выброшусь долой из шума.
С живыми не сложилось суммы,
Так с мёртвыми слежусь в единый пласт.
И многим позже, в седине, во сне,
Ты обмахнёшь пустую душу.
И, может, ход вещей нарушив,
Я выйду на прогулку по весне.
Снег падает обратно в лужах льда.
В пустой квартире прозвоня,
Твой номер выкрикнул меня,
И я встревоженно ответил: «Да?..»
< 2011 >
Струит сквозь пальцы дворник жжёных улиц прах,
Плеск клавикорда луж, пыль рекреаций мётел.
Volks-строт солнц кружит в са́ме полдня, и в часах –
брешь тонущего дня на полуобороте.
Набив за пазуху теней, полночи ждёт
У стен пивной, покуда льёт на пол прислуга
Морфея концентрат, субмир. Я на излёт
Смахнул себя со стульев навзничь. Контур звука
Плыл и оплывал под румбу поли-танца
Нео. Замуровав себя в стене, гудел предел
Синема-хруста плёнки века. Ganze
Welt[6] крыл матом разума осколки и был бел
Горячкой. Лихорадил опьянённый куст
Кирпичного угла под натиском фонарной
Тьмы, сваренной кривым хребтом. Десяток чувств
Мял сыромятный рот, одно что бездыханный.
Затем плевалась спотыканьем грусть дорог,
Осклизлый сумрак обжимал запястья, шеи.
Рек пасти жрали ил. Гремел мотор, плескал грог
Отзвуком в утробе, грел взор огонь Пантеи[7].
Ночь обливалась заревом утра, цвела
Распоротой аортой неба. Кусала рук
Шагрень нолём. Катился я пустой дотла
И кубарем копыт чугунных лился стук
Ставен предрассветных. Алело заодно
Со всем моё лицо, совсем ещё смешное.
Весь город огоро́дило. Окно в окно
Гляделось – оторопь брала своё. Кривое
Отражение ландо разбрызгалось на
Глади приподъездных луж, швырнув меня во тьму
Подъездной глотки. Блеяла в ответ луна,
