Лестница богатого дома. Распахивается дверь наверху. Двое слуг выбрасывают господина во фраке, а затем бросают ему трость, плащ и цилиндр.
– Э-э-эх, господа! Над кем смеетесь!? Сегодня нас выбрасывают, а завтра – вас! Но вот ведь парадокс: у русского человека шея одна, а гонят в три. Загадка природы, сиречь науки-с! Алогизм, так сказать. Однако пребольно ушибся. Я им указал на их недостатки, а они мне – на дверь. Подлецы! Выбить бы окна, да только побьют ведь, прохвосты. Пожалуй, с пролетки швырну им в окошко булыжник и – деру!
* * *
– Не идет, а плывет. На флейте, говорят, играет.
– То муж ее на флейте играет.
– Нет, муж ее в карты играет, а она – на барабане. Когда муж запивает да в дому осадное положение объявляет, она потешное войско на штурм усадьбы ведет… Аделаида Евграфьевна, здравствуйте. Целуем ваши ручки, пальчики и ножки, если позволите.
– Позволю, милейший, ежели рот промокашкой прикроешь. Чернила на губах не обсохло, а все туда же! Щелкопер несчастный!
– Эх, Аделаида Евграфьевна, вам бы дивизией командовать. Стрелу, господа, на лету остановит, в горящую избу войдет…
– И в бордель в Карлсбаде на водах зайти может, да тамошних девок перепороть вместе с клиентами плеткой из ревности.
– Это что-то новенькое, Аделаида Евграфьевна. Не слыхали-с.
– Ну, как же не слыхали, Афанасий Сергеевич? Не вы ли сей истуар про меня разглашали на днях?
– На днях меня не было.
– В живых? От страху или еще от чего?
– В городе не было.
– А я вас приметила.
– То двойник мой троюродный был. Обознались.
– Передай своему тройнику: Аделаида Евграфьевна перепороть не только девок в россказнях его мерзких сумеет, но и его самого… Ваше превосходительство, вы как раз кстати. Я до вас с жалобой на Афанасия Сергеевича. Пашквилянту подобного рода надобно камень на шею да в прорубь. – Аделаида Евграфьевна, к чему такие строгости? Ну, обронил Афанасий Сергеевич какую-то глупость для красного словца. Он – весельчак, любитель приврать, но безвреднейший малый.
– Ваше превосходительство, он книгу собрался писать про меня.
– Что за книгу?
– «Гренадер».
– Кто таков? Как зовут? В каком с вами родстве состоит?
– Гренадер – это я, да будет вам известно. В суд на него я подать не могу, на дуэль мой медведь никогда не соберется. За честь бедной женщины некому постоять. Я его сама на дуэль вызывала – на саблях, а он мне бороться при всех предлагает.
– Да вы победите, Аделаида Евграфьевна. Он ведь блефует, думает – вы не решитесь. А вы соглашайтесь.
– Он только того и ждет, чтобы я согласилась. Вы все заодно, подлецы!
– Аделаида Евграфьевна, я в исполнении, а вы меня эдак. Я вас под арест.
* * *
– Гусарыня… тьфу ты! Не на вас я плюю, разумеется, милостивая государыня, на себя. Я ведь хотел сказать «сударыня», а получилось… «гусарыня».
– Так вот что, любезный… забыла, как зовут вас по имени отчеству, а, впрочем, не важно…
– Сударыня, я плюнул, как говорится, в сердцах на себя… как это не важно… а вышло вроде как на вас.
– Оставьте, ах оставьте эту тему, милейший, я прощаю.
– А то получается, сударыня с гусыней соединяются. Вроде смешно, а на самом деле не так. Я хотел сказать, мол, гусарыня, то есть гусар с сударыней. Ничего оскорбительного в этом нет: напротив!
– Ну, знаете ли, сударыня – это еще куда ни шло, а гусар – это фи!
– Что значит «фи», милостивая государыня? На кого это фи?
– На вашего гусара, вот на что фи!
– Помилуйте, сударыня… ой, не сударыня… ан нет, все правильно. У нас в полку…
– Вы, милостивый государь, не в полку, а на балу. Плюетесь на пол, словно в казарме!
– А вы фикаетесь!
– Мне полагается. Это мое, можно сказать, естество!
– Что еще за естество? Кто позволил на гусара фикать? Каким таким указом? Ладно, фикайте на гусаров, сударыня, а я гусарыней вас буду теперь называть.
– Вы еще свинарыней назовите, с вас станется. Мужлан неотесанный!
– А вы так и вовсе пейзянка.
– Вы не гусар, а гусарь надутый. Спесивый и глупый притом.
– Ну, а вы – ягуарыня!
* * *
– Эй, Аарон, чем ты торгуешь здесь рядом со мною, несчастный?
– Здесь – серебром, уважаемый Бен Монид, а там золотом.
– Тьфу, тьфу, тьфу три раза на твое серебро и один раз на золото. Тьфу три раза по три и еще девять раз, говорю я тебе, на твое серебро и один раз на золото. Тьфу!
– Уважаемый Бен Монид, почему ты плюешь много раз на мое серебро и один раз на золото? Зачем ты тратишь свою драгоценную слюну на мой презренный товар?
– Я скажу тебе, Аарон, скажу тебе. Но прежде тьфу на твой жалкий товар еще раз и еще девять раз. Чем ты будешь торговать, Аарон, если я сяду рядом с тобой, здесь в пыли, и начну продавать свой товар?!
– Уж не собираетесь ли вы, уважаемый, торговать серебром?
– Где ты видишь серебро, Аарон? У меня более ценный товар.
– Где же он, уважаемый Бен Монид? Ничего не вижу.
– Промой глаза свои и воздай Всевышнему за то, что Он сделал тебя подслеповатым, ибо ты вовсе ослепнешь, если увидишь блеск моего товара. Разве не я посоветовал тебе продавать слитки из олова под серебро и даже под золото, чтобы в каждом доме во Львове лежало твое серебро на комоде, и соседи дивились на такое богатство?
– Уважаемый Бен Монид, все так, как ты сказал, только зачем ты сегодня плюешь на то, что вчера было крупицей от щедрот твоей мудрости?
– Аарон, разве во Львове остался хотя бы один буфет, на котором еще не лежат твои слитки? Разве кто-нибудь покупает у тебя твой товар? Зачем ты сидишь здесь во Львове и разоряешься? Поезжай в Могилев!
– Уважаемый Бен Монид, зачем мне уезжать в Могилев, если солнце нашего квартала пребывает во Львове! Зачем мне, неразумному, возвращаться одному в Могилев? Я поеду с тобой, уважаемый!
– Эх, Аарон, разве тебе неизвестно, что сказал великий русский писатель Гоголь? В России горе от ума! Горе мне, Аарон, горе везде! Ты продаешь свой товар, чтобы заработать столько денег, чтобы люди считали тебе умнее, чем Ротшильд. Ты доволен и счастлив, несчастный, не так ли?
– Да остаться мне в одном шарфе, который сплела мать моей бабушки, чтобы я не был так счастлив!
– Теперь спроси меня, Аарон, счастлив ли я? Нет, скажу я тебе! Ты получаешь за свои безделки полноценные деньги, а я за мои бесценные идеи от вас – ваши деньги!
– Если вам мало, мы, уважаемый, отдадим вам последнюю крону, припасенную на тот случай, если надо будет купить веревку и удавиться от бедности.
– Эх, неразумный! Разве ты не знаешь? Сам Ротшильд сидит в коляске у меня перед дверью в очереди за моими советами.
– Так чем же ты недоволен, уважаемый?