1.
Уже пожилой человек Василий Егорович Дорошкин вечером 24 мая 2007 года (эта дата на некоторое время запомнится близким Василию Егоровичу людям) лег спать и, в ожидании сна, задумался над прожитой им жизнью. Задумался без какой-либо ясной цели и даже без заметного желания в этот поздний час предаваться бесполезному занятию, но… так уж получилось. И, человек скромный и честный, к тому же совсем не глупый и способный обобщать факты, через некоторое время наш герой пришел к выводу, о котором смутно догадывался и раньше: жизнь свою он прожил не так.
В отличие от ученых мужей, которые, служа в академиях, зарабатывают себе на хлеб поисками смысла жизни (до сих пор этого смысла они не нашли, но поиски продолжаются), Дорошкин смысл своей жизни сформулировал давно: смысл вовсе не в честолюбивом желании оставить след в истории человечества или хотя бы в отечественной истории, – след оставляют единицы, миллионы же, среди которых было много людей умнее и талантливее его, Дорошкина, незаметно навсегда ушли из памяти людей. По Дорошкину, смысл жизни – в деле, результаты которого приносили бы ему радость.
Простим герою эгоистичность этого кредо; формулируя его, он, действительно, мало заботился о человечестве и думал в основном о себе. И старался жить, по мере сил приближая ту личную жизнь, которая представлялась ему правильной.
И вот вывод: не так…
Пожалев себя и вздохнув, Василий Егорович почувствовал, что сон, подобравшись, наконец, к его подушке, утяжелил веки и стал путать его и без того запутанные мысли. Он еще раз вздохнул, протянул руку к стене у изголовья, потушил висевшее над головой бра и укрылся легким одеялом. И тотчас же заснул.
И не проснулся.
2.
Трое крепких парней, как близнецы похожих друг на друга (крутые плечи, узко расставленные черные глаза, длинные носы, над глазами мохнатые, будто свисавшие края черных кавказских папах, брови, широкие азиатские скулы), молча связали Дорошкину руки, при этом один из них не зло предупредил:
– Сопротивление бесполезно.
– Да я и не буду, – дрожа от испуга, жалким выдохом прореагировал на те слова Дорошкин, но уже через минуту, слегка приободрившись, все-таки спросил:
– А вы кто, господа?
– Много будешь знать…
– Быстро состарюсь? Да я и без вас уже…
Настаивать на ответе на свой вопрос Дорошкин на всякий случай поостерегся и, подчинившись жесту одного из стражников («наверно, старший»), молча пошел по заросшей эдельвейсами круто поднимавшейся вверх тропинке.
Старший шел впереди, и его можно было хорошо рассмотреть. Голову стражника покрывал шлем, похожий на «буденовку», только цвет шлема был не мышиный, а серо-серебристый, – такого цвета была палатка, которую в молодости Дорошкин брал с собой в путешествия по горам; на ногах были тяжелые черные ботинки (в последние годы армия в похожую обувь обмундировывала своих воздушных десантников; приобрести такие ботинки Дорошкин давно мечтал, потому что цивильные штиблеты на нем всегда быстро изнашивались); остальную часть широкоплечей фигуры стражника укрывал просторный черный плащ, небольшим горбом выпиравший возле лопаток. «Наверно, под плащом рюкзак», – подумал Дорошкин.
«Двое младших, кажется, одеты так же», – шагая, старался вспомнить Василий Егорович, но оглядываться побоялся.
Извиваясь между большими камнями, тропинка поднималась прямо к вершине горы; Дорошкин тяжело дышал и слышал хриплое дыхание шедших сзади стражников.
Часа через два все были на вершине, и старший объявил привал. Один из его помощников молча развязал Дорошкину руки и жестом разрешил сесть рядом с остальными, возле большого плоского камня.
На камне через минуту появились три алюминиевые миски с дымящейся в них перловой кашей. Когда Дорошкин (молодым, еще плохо обученным военному делу) служил в артиллерийском полку, блюдо это, в солдатской среде именовавшееся «шрапнелью», было главным в армейском меню… Дорошкину вдруг сильно захотелось есть, но на камне стояли только три миски, и наш герой скромно отвернулся от камня и стал рассматривать ландшафт.
В природе Василию Егоровичу больше всего нравились горы. Степи казались ему скучными и однообразными, долго смотреть на них было неинтересно. Впрочем, море нашему герою тоже нравилось, а больше всего он любил, когда рядом были и море, и горы.
Место, где стражники остановились пообедать, Дорошкину понравилось. Вершина горы была сплошь завалена огромными валунами, здесь уже ничто не росло; метрах в ста ниже зеленел заросший высокой травой и разными цветами альпийский луг, за ним чернел еловый лес, а справа и чуть выше слепили глаза снег и ледники; ледники даже ярче снега блестели на солнце, и было видно, как по уже проложенным водой руслам вниз бегут, серебрясь, ручьи. «Вода в ручьях несоленая; такой она на протяжении нескольких километров будет и в речках, истоки которых – вот в этих ручьях… На Тянь-Шане я не мог такой водой напиться»…
Размышления Дорошкина прервал голос старшего:
– Ну, а ты что бы поел?
Василий Егорович вопросу обрадовался, но с ответом суетиться не стал, сначала покосился на перловую кашу в мисках и неожиданно для самого себя сказал:
– Борщ.
Никто из стражников заказу не удивился, только старший стал уточнять:
– Со свининой? Сметаной?
– И хлеба. Бородинского.
Старший обернулся к одному из подчиненных и подал тому непонятный Дорошкину знак. Дорошкин проследил за движением подбородка старшего, а когда опять посмотрел на камень, там уже дымилась керамическая миска с горячим борщом, издававшим знакомые пряные запахи. Рядом лежали деревянная ложка и большой кусок черного хлеба.
За все удовольствия, которые случались в жизни, Дорошкин привык расплачиваться сам. Вот и сейчас он осторожно ощупал себя, чтобы убедиться, что кошелек, куда он вчера на почте положил пенсию за последний месяц, не потерялся и, как всегда, лежит во внутреннем кармане куртки. В это время старший, как видно, догадавшись о возникшей у Василия Егоровича заботе, успокоил:
– Деньги не понадобятся. У нас все бесплатно.
Ели молча; стражники, по наблюдению Дорошкина, – без особого аппетита…
Пока длится этот недолгий высокогорный обед, познакомим читателя поближе с нашим героем.
Дорошкин, каким мы его сейчас видим с миской борща в руках, одет по-летнему и буднично – на нем легкая, но непромокаемая серая куртка, тонкий свитер из черной натуральной шерсти, джинсы, на голове – сетчатая, тоже серая, шапочка с длинным козырьком (летом такая шапочка предохраняет от слишком щедрого солнца), на ногах – недавно купленные в фирменном магазине «Саламандра» мягкие коричневые туфли. Василий Егорович среднего роста, круглолиц, курнос и, как уже знает читатель, немолод. Время постепенно вылепило его новый портрет, и тот, кто знал нашего героя, например, в студенческие годы (строен, гибок, худощав, черный густой чуб, прикрыв широкие брови, навис над карими глазами), сейчас не узнал бы его. На огрубевшем, скуластом лице – сетка морщин, на голове – редкие седые волосы, глаза, цвет которых уже трудно угадать, часто слезятся, там, где когда-то от лишнего веса защищал мощный брюшной пресс, вырос небольшой животик, впрочем, малозаметный сейчас под серой курткой…
