Движущийся вагон раскачивается и постукивает колесами, потому что они с железной дорогой так устроены. Ничего личного по отношению к человеку, и это естественно. Так же естественно, что у человека все сплошь личное по отношению к колебаниям и звукам. Вообще-то дело в состоянии вестибулярного аппарата и организма в целом. Но люди упорно отделяют физиологию от сознания и напропалую поэтизируют свои ощущения. Иначе со скуки и тоски можно под этот самый поезд броситься. Вот и получается, что одним колеса что-то ласково стрекочут, а другим – навязчиво твердят о прежних грехах, кричат о грядущих бедах и вытрясают душу.
Оксана Скоробогатая могла похвастаться несокрушимым здоровьем, но молчала, чтоб не сглазили. Наоборот, на чужие жалобы – дескать, голова болит или бок ноет – отзывалась в том духе, что, уж как у нее недавно эти части тела прихватило, никому и в кошмаре не снилось. И «с дороги» она «неимоверно уставала» по той же причине. А на самом деле не замечала пути любой длительности в любом виде транспорта. Да и, когда на своих двоих шла с терпимой ношей (килограммов десять при собственном весе пятьдесят), тоже не смертельно маялась.
Сейчас в вагоне украинского поезда ее занимало только одно: стырила знакомая плеер или нет. Якобы от растерянности и горя машинально оставила на память, но, по сути, ведь украла. История, конечно, ужасная: ее подруга повесилась, а когда девушку вынули из петли, оказалось, что в мертвые уши била и била музыка. Оксана сразу заподозрила: сняв наушники и вытянув из кармана джинсов самоубийцы плеер, знакомая опустила его в свой карман. Или в сумку. Очень уж напирала на душераздирающие песни о любви, которые слушала покойница, болтаясь на веревке. Словно танцевала. А надлежало говорить о грехе отчаяния, погубившем вечную душу. О помраченном разуме и заглохшем безусловном инстинкте самосохранения. Было горе, которое способно натворить такое в молодой образованной женщине? Не было. Никто из близких не погиб, даже не заболел, крыши над головой не лишилась. Вот и осталось ей только приплясывать после смерти, чтобы остальные правильные выводы делали. Ну и? Живая закатывает глаза и ревет в три ручья, бормоча: «Она давно умерла, а мелодия и ритм все еще пытаются вернуть ее к жизни». Тьфу, думать о таком противно. За бурными эмоциями всегда прячут нечистоту мыслей и рук, в этом Оксана была абсолютно уверена.
Вообще, ерундой бабы занимаются. Ей в детстве бабушка часто говорила: «Самоубийцы по доброй воле идут в ад». Кто захочет такой участи? Бога люди забыли, поэтому и вешаются. И еще от безделья. Вон у Оксаны муж еще в молодости сменил конфессию. Да, такие христиане и в России есть. Везде есть, где народу совестно от того, что пожертвования тратят на роскошь убранства храмов. Что покорное и тупое исполнение обрядов заменяет большинству воцерковленных живое чувство к Господу. Какой прок от слова «любовь», если каждую минуту не доказывать ее делом через не могу, через не хочу? Ее Коля не пьет, не курит, пашет на стройке с утра до ночи, все в дом и в доме все своими руками. А ведь мужчина видный – рослый, крепкий, приятный на лицо. Лысеет, конечно, рано, но это беда всех светловолосых. Господь не дает грешить, хотя кто и чем только не соблазнял. Женщины давно бесстыдны. И мужчины не терпят, когда кто-то не закладывает с ними за воротник. Но он так последовательно всем отказывает, так толково это мотивирует, что начинают уважать. И уже не перестают никогда.
Ей было восемнадцать, только школу окончила. А Коле двадцать восемь, он в их городке в бригадирской должности коттеджи строил. Увидел, брови взметнул – так понравилась – и вдруг спросил: «Извиняюсь, вы как, девушка непорочная?» Она от изумления не обиделась, согласно кивнула. Тогда он стал за ней ухаживать. Об истинном Боге рассказывал. Увлек своей верой. Поженились. Мама только обрадовалась – времена были непростые, никто не знал, что дальше будет. Ни противозачаточных пилюль, ни других средств, ни абортов они не признают. Даже безопасные дни не рассчитывают. Четверых детей родили: старшему девять лет, потом девочки – шесть и три и младшему год. А с ними тосковать некогда. Иногда ей говорят, что в Москве в ее тридцать с небольшим и первого редко рожают, что молодость пропала. Она кротко ответствует: «Чтоб ваша так же пропала, счастливы были бы».
В кризис работы в Москве для Коли не стало, и они поехали на Украину к родственникам. Год там перекантовались. И вот возвращались. Детей оставили матери Оксаны. Потому что планы были серьезные: продать московскую двухкомнатную на юге, задействовать материнский капитал и выгрызть у государства дом в Бутово, там для многодетных строили. Квартиру ей завещала малознакомая тетка, то есть двоюродная бабушка. Приятная неожиданность, но ведь Бог знает, у кого в чем нужда. Оксана в нее и мужа, и детей прописала, так что они уже давненько были москвичами. Свою панельку сдавали дорого – всегда находились лохи, только что явившиеся из провинции и в ценах не разбиравшиеся. И Коля такой добрый, что к людям, что к зверью. Никто квартирантов с кошками-собаками не пускает. Он же говорит: «Десять тысяч сверху – и живите». А себе Скоробогатые за гораздо меньшие деньги снимали трехкомнатную в этом самом Бутово. Старший там в школу пошел. Опять же все дети наблюдались в тамошней поликлинике. Пора было оседать в столице крепко и удобно.
Перед тем как уехать к родне, они освободили арендованную трехкомнатную и задумались, куда девать нажитое. Через границу везти дорого, в свою нору тащить – можно жильцов потерять. С тех и так потребовали деньги вперед. Додумался, как всегда, Коля. Искал и, Господь вознаградил безгрешного, нашел однокомнатную вчетверо дешевле, чем сдавали свою двушку. Перевез туда детскую мебель, одежду, посуду. У многодетной семьи действительно вещей немного. Огляделся – места полно. Ну, и сдал ее тихой пришибленной разведенке. А сам, когда наезжал и платить, и плату собирать, и насчет работы узнавать, останавливался на день у разных приятелей. Вот что терпит ради Оксаны и деток.
