ПРОЛОГ. У Восточных Столбов.
Ладья поднималась на восток, вверх по течению реки. Плоское дно скользило по поверхности воды, не погружаясь вглубь. Ветер дул навстречу, но бледно-голубой парус, подобный цветом прозрачному льду, надувался против ветра и законов природы. Плоскодонка стремительно двигалась по сужающемуся руслу.
По бортам лодки сидели несколько гребцов причудливого вида. Трое цвергов – плотные, коренастые человекообразные существа ростом чуть больше метра; с длинной курчавой бородой, бугристой кожей землистого оттенка. Двое сатиров с обнаженным человеческим торсом и козлиными ногами. Огромные половые органы выпирали из шерстяной поросли, что густо покрывала тело ниже пояса. На макушке росли длинные изогнутые рога.
Были и люди среди гребцов. По сравнению с прочими диковинными созданиями в них не было ничего необычного, не считая устрашающей льдистой пленки между веками. Но такая пленка застилала глаза всем существам на лодке. Позади остальных гребцов располагались гигантские гусеницы. В древних книгах они назывались сороконожками, хоть имели три, а не четыре десятка конечностей. Гусеницы управлялись каждая с двумя веслами. Их выпуклые фасеточные глаза тоже обволакивал налет инея.
Весла гребцов порхали в воздухе и едва задевали воду. Как ветер дул против движения, не мешая парусу раздуваться в обратную сторону, так и гребцы махали веслами будто игрушками. Ни ветер, ни декоративная гребля не двигали ладью. Она плыла сама по себе, повинуясь незримой мощи.
На корме стоял мужчина. Худой и темноволосый, с серебристыми проблесками на висках – то ли седина, то ли изморозь. Его профиль напоминал хищную птицу, а между век пролегал льдистый налет, как на глазах гребцов. Его прикосновения морозили кожу, и каждый из гребцов вздрагивал, если он дотрагивался ненароком или чтобы отдать распоряжение.
Он чувствовал жгучую, тянущую нить, устремленную на восток. Его путь лежал в недра могучих гор – Восточных Столбов. Но нить тянулась еще дальше. Сквозь горы, в сердце дремучего леса. К той, с кем он связал себя непреодолимыми чарами иного мира – тонкого, прекрасного, блаженного – и беспощадного.
Теперь он понимал свою ошибку. Свое безумие. Тридцать лет назад он пережил непосильную утрату. Женщина, которую он смог полюбить – он, не знавший любви даже к родной матери, - умерла от изнурительной болезни. Честнее сказать – он сам убил ее. Их близость разрушала женщину. Но расстаться не сумели ни он, ни она.
После той утраты он принял решение больше не пускать женщин в сердце. Жить как прежде: использовать для удовольствия и выбрасывать, когда надоедали. Но познав однажды близость, тяжко изгнать из души потребность в ней. И он нашел выход. Поверил, что нашел…
Феи – бессмертная раса прекрасных, вечно юных женщин, могли дать то, в чем он нуждался. Без горя утраты. Фея разделила бы с ним весь его земной путь – каким бы долгим он ни вышел. А мужчина собирался жить долго, очень долго. Он был магом, а маги на Ремидеи обретали долголетие вместе с чародейскими навыками.
Он не учел одного. Если фея решала связать жизнь с человеком, она выбирала сама, повинуясь неподвластному влечению. Та, кого маг захотел сделать спутницей жизни, не выбрала его. И он отомстил – жестоко и уродливо. В результате получил, чего добивался: привязал к себе фею, до конца своих дней. Теперь приходилось расплачиваться за опрометчивый поступок.
Впрочем, он не жалел. Он собирался найти выход, найти решение. Маг никогда не сдавался обстоятельствам – не сдастся и на этот раз. Настигнет беглянку, куда бы она ни ушла. Даже в другой мир, свое тонкое пространство, недоступное для него. Должен быть способ.
А может, проникать в тонкий мир не придется. Нить между ним и жертвой его мести была слишком плотной. Слишком горячей. Так не должно быть, если фея ускользнула в Элезеум. Она сейчас в этом мире. В лесу за Восточными Столбами, а не в своем зачарованном пространстве. Здесь – а значит, доступна для него.
И могла быть только одна причина, почему она сейчас на Ремидее. Тонкий мир отверг ее. Лишь в одном случае Элезеум отвергал своих дочерей – если они вынашивали в чреве смертного. Младенца-мальчика.
Осознав это, мужчина подчинил мощь притяжения стальной воле. Решение принято – найти и вернуть. Теперь это дело времени. Сейчас его путь лежит в горы, а не через горы. Его жизнь принадлежит не ему… Пока. Он намерен это изменить. Не сразу. Понадобится долгое усердное служение, чтобы заслужить право распоряжаться своей жизнью. И он собирался служить. У него не было выбора. Та, в чей чертог он направлялся, могла отнять его жизнь так же легко и молниеносно, как даровала.
Навстречу ладье приближалась отвесная скалистая стена. Восточные Столбы – могучая цепь горных хребтов – прорезали Ремидею с севера на юг и напрочь отсекали треть материка от западной ойкумены. Река вытекала из-под каменного подножия скалы, словно струилась из-под серого занавеса. Ладья не остановилась и не замедлила ход. Она прошла прямо сквозь каменную стену, ее очертания медленно входили в очертания скалы, а затем и вовсе растворились.
Обитатели лодки очутились внутри гигантского грота. На его стенах и сводах мерцали прозрачные камни. То были чистые алмазы невероятных размеров, каких не видел ни один смертный в подлунном мире. Холодное свечение падало бликами на поверхность реки, и казалось, что под водой сияют такие же алмазы.
Ладья скользила по мерцающей воде. Ее нос врезался отражение алмазного света; блики вздрагивали и рассыпались. Чем глубже вплывала она в недра грота, тем холоднее становился воздух. Своды грота покрывала изморозь, искрились и блестели снежинки вокруг алмазов.
Гребцы на ладье поежились. Вход в царство Владычицы был неуютным и неприятным для теплокровных созданий. Мужчина не шелохнулся. Он больше не чувствовал холода. Его тело утратило тепло с тех пор, как он получил жизнь из рук Ледяной Владычицы.
Из одного грота ладья выплыла в другой, еще более громадный. Его стены пещрели уже не отдельными алмазами, а целыми россыпями. По берегам реки высились кристальные колонны. Ладья прибилась к берегу. Мужчина шагнул с кормы на гладкую, будто отполированную поверхность.
Своды грота уходили так высоко, что терялись в темноте. Навстречу прибывшему торопливо приблизилась фигура козлоногого сатира. Он был выше и крупнее сородичей-гребцов, широкоплечий и широкозадый. Его мужское, а точнее – козлиное достоинство вовсю выпирало из шерсти и вызывающе топорщилось. Рога у козлоногого тоже были длиннее и толще, чем у других особей. Он смотрел на человека с презрением и отвращением.
