История этой книги началась необычно – как в кино. Три года назад, в 2007 году, в издательстве «Яуза» вышла в свет моя книга «Берия. Лучший менеджер ХХ века». И, конечно, я был рад, что она была встречена с интересом, хотя и не всегда доброжелательным.
И вот осенью 2008 года в моей квартире раздался звонок, и глуховатый голос после того, как его обладатель выяснил, что разговаривает с Сергеем Кремлёвым, осведомился – интересуют ли меня новые материалы о Лаврентии Павловиче?
Я конечно, ответил, что интересуют, но – смотря какие. Мой неизвестный собеседник сообщил, что знает, что живу я не в Москве, а затем спросил – не собираюсь ли в столицу в ближайшее время?
Я ответил, что собираюсь, и мы договорились о встрече в обусловленный день в Александровском саду. Мне было сообщено, что мой собеседник будет одет в коричневый кожаный плащ «не первой, – как было сказано – молодости», что голова его «украшена ещё более старой, но вполне сохранившейся абсолютно седой шевелюрой», и что он будет ждать меня у искусственного грота.
«Впрочем, – прибавил он, – если меня не узнаете вы, то я узнаю вас, потому что видел вас несколько раз в телевизионных передачах».
Вскоре я выбрался в Москву и оказался в обычном водовороте московских дел. А когда пришло время, добрался до Александровского сада и почти сразу же увидел у грота седого и очень старого человека. Одет он был в осеннее кожаное пальто добротной кожи, но потёртое, что было объяснимо: покрой пальто был моден то ли в пятидесятые, то ли – вообще в тридцатые годы.
Белая голова была непокрыта, серые глаза смотрели изучающе, совсем не по-стариковски. Внешность – славянская, рот волевой, на подбородке – ямка. Роста мой новый знакомый (точнее – таинственный незнакомец) был выше среднего, держался очень прямо, почти спортивно. В левой руке он держал кожаный портфель тоже старинного вида. Я не очень разбираюсь, но, похоже, портфель был настоящей крокодиловой кожи.
Рука у незнакомца оказалась сухой и прохладной. И дело было, как я догадывался, не только в том, что тот памятный для меня московский день выдался хотя и солнечным, но не из тёплых. Незнакомец подтвердил мою догадку, сообщив, что ему пошёл девяностый год. Что ж, в таком возрасте кровь греет плохо.
– Я знаю, что вас зовут Сергей Тарасович, а меня вы можете звать, – тут мой собеседник скупо улыбнулся, – например, Павлом Лаврентьевичем.
Я ответил, что рад знакомству и умолк, понимая, что всё существенное мне скажет сам «Павел Лаврентьевич».
Так и вышло. Без долгих разговоров «Павел Лаврентьевич» (в том, что это не настоящие его имя и отчество, я не сомневался) сказал, что в портфеле у него лежат дневники Берии.
– Оригинал? – спросил я, заранее не веря в то, что это правда.
– Нет, фотокопии, – ответил мой собеседник.
Я размышлял, соображая, с кем имею дело, и не зря ли я ехал сюда через пол-Москвы. Манеры и внешность «Павла Лаврентьевича» к нему располагали, но то, что он сказал, было настолько для меня неожиданным, да и неправдоподобным, что волей-неволей приходилось подозревать в нём, увы, мошенника.
«Павел» же «Лаврентьевич» весело посмотрел на меня и осведомился:
– Хотите убедиться?
Что мне оставалось? Я, конечно, сказал, что хочу, и спросил, на какое время и на каких условиях «Павел Лаврентьевич» может мне эти бумаги оставить.
– Оставить я их вам не могу, – услышал я ответ. – Не могу и сообщить в деталях, как они у меня оказались.
Тут у меня появилось естественное желание немедленно откланяться. Однако я сдержался и поинтересовался в свой черёд: как же тогда мы с ним будем сотрудничать, как он объясняет наличие такого сенсационного материала в старом портфеле, кто он, в конце концов, и чем может подтвердить подлинность документа?
«Павел Лаврентьевич» невозмутимо выслушал меня и сказал:
– Уважаемый Сергей Тарасович! Ваши сомнения вполне законны. Я вам всё, что могу объяснить и хочу объяснить, объясню. А уж там решайте сами, верить мне или нет, и сотрудничать со мной или нет. Причём сотрудничество наше, предупрежу Вас сразу, будет кратким. Сейчас я покажу вам сами дневники, точнее, часть их. Дело в том, что оригинал представлял из себя очень толстую стопку отдельных листов. Полная фотокопия, естественно, ещё толще. Поэтому я привёз вам не всё, но, думаю, этого хватит. Надеюсь, вы достаточно знакомы с почерком Лаврентия Павловича, чтобы убедиться, что почерк автора дневников похож на бериевский. Конечно, вы не графолог, но это вам хоть какая-то дополнительная гарантия. Вы просмотрите эти листы, а затем я передам вам электронную копию дневников.
– Отсканированную? – тут же спросил я.
– Нет, просто набранный текст.
– А кто его набирал?
– Это для вас не должно быть важно. Я не могу сказать вам много, но сообщу, что мы, – это «мы» я сразу же отметил и взял на заметку, – не имеем возможности передать вам насовсем ни фотокопию, ни ксерокопию, ни скан фотокопии. Вы увидите, что там есть пометки, архивные легенды и прочие приметы, которые могут стать существенными для чрезмерно любопытных субъектов. А нам это ни к чему.
– То есть вы, как я понимаю, имеете или имели доступ к очень закрытым архивам? – предположил я.
– Имели, – сухо ответил «Павел Лаврентьевич».
И вот тут я почему-то подумал, что он, возможно, не врёт. Вполне могли быть люди, которые относились к Берии лояльно, имели доступ к изъятым у него бумагам и предприняли шаги по их копированию на случай уничтожения хрущёвцами или другими подлецами.
– А оригиналы сейчас где-то имеются? – спросил я.
– Этого я вам тоже сказать не могу. Кстати, я не могу вам и гарантировать, что вы получите полные дневники. Там имеются большие лакуны в целые месяцы. Возможно, он просто забрасывал на это время дневник, возможно, часть листов была уничтожена. А кое-что мы просто не успели переснять.
Мой собеседник был стар, и я задал естественный вопрос:
– А вы лично были знакомы с Лаврентием Павловичем?
– Ну, говорить о знакомстве я не могу, но я знал его немного лично, а кое с кем из тех, кто знал его хорошо, я был знаком.
Сказав это, «Павел Лаврентьевич» внимательно посмотрел на меня и прибавил:
– Берия был не просто ярким и талантливым человеком, но был разносторонне талантливым человеком. И при этом – хорошим человеком.
«Павел Лаврентьевич» помолчал, потом спросил:
– Вы помните, кто это сказал и о ком? – и продекламировал: – «Он к товарищам милел людскою лаской, он к врагам вставал железа твёрже»?
– Помню… Маяковский о Ленине.
– Так вот, я бы не сказал, что Лаврентий Павлович был ласков к людям. Но он был к ним внимателен и искренне был заинтересован в том, чтобы людям, которые честно делают своё дело, было хорошо.
