Издательство «Яуза» переиздаёт в одном томе личные дневники Л.П. Берии с моими комментариями и примечаниями.
Надо сказать, что первая публикация дневников Берии в 2011 году вызвала много бурных и, чаще всего, некорректных дискуссий, одним из результатов которых стало моё знакомство с новым для меня словом «фейк». Я и не знал, а так, оказывается, сейчас называют апокрифические «мемуары», «дневники» и другие якобы исторические документы. Иными словами, многие усомнились в подлинности дневников, однако при этом практически все возражения сводились к классическому: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
Но, простите, мы ведь живём не в чеховские времена, люди сегодня менее эмоциональны, и хотелось бы иметь более аргументированные возражения. Пока что моё внимание обратили лишь на то, что в 1953 году Берия пишет: «Вот уже десять лет, как я веду дневник», тогда как дневниковые записи начинаются с 1938 года. Момент интересный, однако здесь всё объясняется явной аберрацией памяти Л.П. Берии. Мы имеем много подобных примеров. Так, даже во времена существования МВД и МГБ СССР высшие руководители СССР называли их между собой по старой привычке «НКВД» и т. д.
Я уже писал, и могу лишь повторить, что буду благодарен за любые корректные замечания, но – по существу, с указанием фактических или хронологических неточностей и т. д. Был бы рад, если бы кто-то из профессиональных текстологов провёл лексическую экспертизу. Хотя сразу скажу, что она вряд ли будет вполне достоверной. Ведь полностью достоверных документов и текстов, вышедших из-под пера Лаврентия Павловича или отражающих его языковой стиль, сейчас, насколько мне известно, почти нет.
Их очень мало.
Даже протоколы его допросов – за исключением их первого блока, относящегося к июлю 1953 года, скорее всего, сфальсифицированы. Достоверные же тексты официальных речей и статей очень сильно отличаются от личных записей по вполне понятным причинам.
Пару слов – об интернет-сомнениях относительно того, что я не представил-де ни одной фотокопии ни одного листа дневников Берии. Но как, с одной стороны, я мог бы их представить, если мне – об этом сказано в данном предисловии ниже – самому их только показали?
С другой стороны, могу заметить скептикам, что если бы мне передали «фейк», то не так уж и сложно было бы мастерам своего дела сфальсифицировать ещё и несколько листов «фотокопий» с тем, чтобы передать мне если не сами «фотокопии», то их сканы с якобы «убранной» «архивной разметкой».
В любом случае достаточно широкий интерес к публикации дневников такой выдающейся исторической фигуры, как Л.П. Берия, показывает, что многолетние усилия клеветников на Берию и его очернителей сегодня всё чаще не имеют успеха и разбиваются о правду истории.
Однако ложь всё ещё сильна – ведь за ней стоит по сути государственный антисталинский и антибериевский «пиар». Впрочем, любой такой «пиар» надо называть скорее антигосударственным и антиобщественным. Он ведь «воспитывает» из молодых поколений моральных и интеллектуальных уродов.
Весной 2011 года я говорил в прямом эфире о Берии на радио «Комсомольской правды», и тогда меня поразил некий молодой человек (кажется, его звали Вадим), который заявил буквально следующее: «Я же помню, как Берия лично протыкал раскалённым прутом барабанные перепонки подследственным».
Вадим, безусловно, жертва эпохи, но если у эпохи есть жертвы, то у неё есть и палачи – не так ли? Вот палачам эпохи я, вместе с моими коллегами, и стараюсь противостоять. Это ведь не вопрос личных симпатий или антипатий, а вопрос исторической будущности России.
Что же до непосредственно истории дневников Л.П. Берии, то она началась для меня необычно – как в кино. В 2007 году в издательстве «Яуза» вышла в свет моя книга «Берия. Лучший менеджер ХХ века». И, конечно, я был рад, что она была встречена с интересом, хотя и не всегда доброжелательным.
И вот осенью 2008 года в моей квартире раздался звонок, и глуховатый голос после того, как его обладатель выяснил, что разговаривает с Сергеем Кремлёвым, осведомился – интересуют ли меня новые материалы о Лаврентии Павловиче?
Я, конечно, ответил, что интересуют, но – смотря какие. Мой неизвестный собеседник сообщил, что знает, что живу я не в Москве, а затем спросил – не собираюсь ли в столицу в ближайшее время?
Я ответил, что собираюсь, и мы договорились о встрече в обусловленный день в Александровском саду. Мне было сообщено, что мой собеседник будет одет в коричневый кожаный плащ «не первой», как было сказано, «молодости», что голова его «украшена ещё более старой, но вполне сохранившейся, абсолютно седой шевелюрой» и что он будет ждать меня у искусственного грота.
«Впрочем, – прибавил он, – если меня не узнаете вы, то я узнаю вас, потому что видел вас несколько раз в телевизионных передачах».
Вскоре я выбрался в Москву и оказался в обычном водовороте московских дел. А когда пришло время, добрался до Александровского сада и почти сразу же увидел у грота седого и очень старого человека. Одет он был в осеннее кожаное пальто добротной кожи, но потёртое, что было объяснимо: покрой пальто был моден то ли в пятидесятые, то ли вообще в тридцатые годы.
Белая голова была непокрыта, серые глаза смотрели изучающе, совсем не по-стариковски. Внешность – славянская, рот волевой, на подбородке – ямка. Роста мой новый знакомый (точнее – таинственный незнакомец) был выше среднего, держался очень прямо, почти спортивно. В левой руке он держал кожаный портфель тоже старинного вида. Я не очень разбираюсь, но, похоже, портфель был настоящей крокодиловой кожи.
Рука у незнакомца оказалась сухой и прохладной. И дело было, как я догадывался, не только в том, что тот памятный для меня московский день выдался хотя и солнечным, но не из тёплых. Незнакомец подтвердил мою догадку, сообщив, что ему пошёл девяностый год. Что ж, в таком возрасте кровь греет плохо.
– Я знаю, что вас зовут Сергей Тарасович, а меня вы можете звать, – тут мой собеседник скупо улыбнулся, – например, Павлом Лаврентьевичем.
Я ответил, что рад знакомству, и умолк, понимая, что всё существенное мне скажет сам «Павел Лаврентьевич».
Так и вышло. Без долгих разговоров «Павел Лаврентьевич» (в том, что это не настоящие его имя и отчество, я не сомневался) сказал, что в портфеле у него лежат дневники Берии.
– Оригинал? – спросил я, заранее не веря в то, что это правда.
– Нет, фотокопии, – ответил мой собеседник.
Я размышлял, соображая, с кем имею дело и не зря ли я ехал сюда через пол-Москвы. Манеры и внешность «Павла Лаврентьевича» к нему располагали, но то, что он сказал, было настолько для меня неожиданным, да и неправдоподобным, что волей-неволей приходилось подозревать в нём, увы, мошенника.
