Мой товарищ пропал. Гришка ушёл в лес, и не вернулся. Э-эх, вот Подонок, с-сука. Не в том смысле, что он подлый или плохой, а погоняло у Гришки было – Подонок. Хотя, их же непросто так дают. Оно словно паразит – находит своего носителя в нужное время, в нужном месте. Это он со мной, – с кем в Зону ходил не один раз, – подонком не был. Мог положиться на меня, а я на него. Всегда был готов прикрыть спину. Хрен знает, кто его так назвал, а может по пьяни, в местном, полуземляном обителе – «Землянке», к нему прицепилось… «Землянка» – типа наша сталкерская столовая, которая была одна на весь зелёный лес. Буфет, мать его. Только за место еды, здесь в основном пили, а еда… постольку поскольку. Но пили больше. Каждый пил, чтоб не сойти с ума от всего, что происходит вокруг.
Сталкеры хотели убрать, или хотя бы заглушить ту боль, которая коснулась их, или тот ужас, который видели. А что такое ужас? Ужас – это чужая боль. Эта боль, которую ты видишь, но не можешь почувствовать физически. И порой, эта чужая боль намного больнее, чем та, что физически коснётся твоего тела. Она может ныть всю жизнь, разъедая тебя по кусочкам. Сводить с ума, не давая покоя. Не путайте со страхом. Страх и ужас – разные вещи. Страх – это боязнь чего-либо, например, той же самой физической боли или ужаса. Есть сталкеры, которые смотрят ужасу «в глаза» и не бояться. Но ужас, поселившийся мелким гнилым зёрнышком в глубине души и разума, со временем может их уничтожить. Дело в том, что один раз встретившись с ним, у некоторых он даёт корни внутри, и его оттуда уже ничем не выкорчевать. Только и делать, что заглушать различными средствами, не давая ему расти.
Кормили здесь относительно не плохо. Главное – что кормили. Ведь консервы – банки, с различным набитым внутрь мясом и кашами – плохими не бывают. Никогда. Даже, если просрочены. Наоборот, все сталкеры, когда их едят, чувствуют, что они только вкуснее становятся. Мне кажется это полным бредом. Хотяяя… Когда ты возвращаешься из ходки весь уставший, замызганный, в чьём-то дерьме и крови, весь вымокший от радиоактивного дождя, который не смыл, а лишь размазал по тебе этот вонючий шлак вперемешку с чем-то непонятным, и нет сил стоять на ногах, спускаешься в сталкерскую нору, расположенную в низине одного из оврагов, подваливаешь к торговцу-бармену, разнося весь этот чадащий от себя смрад по сырому, затхлому, прокуренному полупогребу, полу – мать его – столовой, в которой стоят вбитые в поросший мхом пол, круглые ножки-брёвна, поражённые гнильцой, а он держит блестящую сухую рюмку, и натирает-натирает-натира-аает… Так и хочется ему в морду дать. Тварь. А он вида не делает, не замечает тебя, но ворочает носом, и кривит мордой так, будто ему гниловепрь в нос пёрнул. Прокашляетя, ещё с минутку, две, а то и три, помолчит, почувствует себя царём этого болота…
