Ну и намучился я с заглавием, как никогда.
В сознании возникло тёплое «старик», и я во что бы то ни стало хотел «старика» в заглавии. И пристроил-таки…
Что в книге? Я собрал вместе куски пейзажей, ситуации, случившиеся со мной в последнее время, всплывшие из хаоса воспоминания и вот швыряю вам, мои наследники (а это кто угодно: зэки, работяги, иностранцы, гулящие девки, солдаты, полицейские, революционеры), я швыряю вам результаты. Получилось неплохо. Я хотел бы наткнуться и прочитать такую книгу в ранней юности – тогда бы я серьёзнее и глубже вглядывался во всё, что я замечал в жизни. Замечал бы глубже мохнатость зелени, её буйство, неистовые глаза животных и жажду свободы в глазах женщин.
Получилось совсем не плохо. Что-то я уловил. Чего я искал, перемещаясь из страны в страну, из Монголии в Paris? Помимо смерти, поскольку очевидно, что я искал смерти.
Становится очевидным, прочитав книгу: я хотел смахнуть со стола моего сознания прошлые ощущения, хотел полностью заменить себе сознание. Не совсем удалось. Иной раз – совсем не удалось. Прошлые ситуации и люди из моего прошлого всё же пробивались ко мне. Читая, вы увидите.
Однако я открыл вот что. Мне всё оказалось нужным. И монгольские пастухи-гаучо на мотоциклах, и дефиле устаревших французских войск на Champs-Élysée – всё оказалось нужным. Они смехотворны, эти войска, они устарели, как Франция.
И всё останется. И всё уже осталось.
Мы до сих пор сидим с тобой, Фифи, в допотопных глубинах ресторана Ma Bourgogne на Пляс де Вож – посмотри, мы же там сидим? И потребляем эскарго бургиньён. В тюрьмах я ел много каши.
Я хотел было расположить элементы книги в полном беспорядке. Не соблюдая ни хронологии, ни алфавита, не устанавливая никакой для них структуры. В моём сознании они же плавают как им заблагорассудится, хаотически. Но всё же кое-какой порядок навёл.
Сейчас вспомнил, как в Монголии лошади любят забираться неглубоко в пруд и стоят стайкой, кругом таким, голова к голове, как будто совещаются.
Автор
Действующие лица книги «Старик путешествует»
– Мёртвые, сотни их (в частности, из моих воспоминаний).
– Живые, тысячи их (в частности, сопровождавший меня отряд военных телекорреспондентов).
– Растения, насекомые (в Монголии 70 миллионов животных, крупного рогатого скота).
– Архитектурные сооружения (и обитаемые, и необитаемые).
– Леса, горы, реки, камни – возраст неизвестен.
– Состояние старика: то бодрое, то галлюцинаторное.
СССР / Город Харьков / 1946 (?) год
В детстве моим другом был маленький горбатенький Толик с веснушками на остром носу. Их семья называлась «чёрные». Они были беженцы с Кавказа, из Красной Поляны. Сам «чёрный» был печник, его жена называлась «чёрная», высокая женщина в платке, закрученном высоко на голове, – она была уборщицей. Подросток Любка (в ответ на что-то обидное, что она мне сказала, я вдруг неожиданно для самого себя выкрикнул ей: «Пиздорванка!» – и замолчал). Третий ребёнок называлась «ребёнок Надька».
Толик сам изготавливал из дерева и мелких железных пластин тележки и паровозики. В них мы и играли.
Потом мы все подросли. Любка стала красивой, Толик сделался злым. Моя мать грустно сказала: «Ему женщину хочется, а он лилипут и горбатенький». Я не был лилипут и горбатенький, но мне тоже хотелось женщину.
Так вот мы и жили. Кто ж знал, что через семьдесят лет я буду снимать квартиру в центре Москвы и жить один? Да никто.
Ваши предки, дети, жили в другом мире. Радиола пела: «Отчего, отчего, отчего гармонь поёт? / Оттого что ты идёшь по переулку». Там жили на первом прямо под нами семья «чёрных»: Толик, Любка, ребёнок Надька, сами Чёрные; две тёти Маруси: электрик дядя Саша Чепига, тётя Маруся № 1 и их сын Витька, тётя Маруся № 2, её муж дядя Ваня, их сын, не помню имени, – только детей пятеро и шестеро взрослых. Вот не помню, не то моя мать была влюблена в черноволосого дядю Ваню, не то он в неё, не то никто ни в кого не был влюблён и лишь возводилась напраслина.
По виду её было видно, что она из высшей касты живых существ. Высокая, узкоплечая, носик с горбинкой. Длинноногая, быстро движущаяся, постепенно расширяющаяся к попе, она была выше меня. Гордо поставленная голова, длинная юбка.
Я с ней гулял. Мы гуляли в парке, вдоль которого шла трамвайная линия. В парке деревья ещё были небольшими, а за трамвайными колеями возвышался её дом – самый, по сути, высокий в посёлке, четырёхэтажный. Родители могли наблюдать её гуляющую. Родители её были какими-то начальниками. И отец, и мать. Ой, начальничек, ключик-чайничек. Из окон её квартиры она была видна, гуляющая.
По-моему, я её целовал пару раз. А может, нет. Ещё у неё был брат. Кажется, старше её, а может, младше её, Вовка, он был толстый, и мы звали его Пуздро. В те годы толстых детей было немного.
Мы гуляли и умничали, как подобает подросткам. Обычно мы умничали в духе последней только что прочитанной книги. Ну, по мотивам.
Нет, её брат, по-моему, был младше её. Потому что мы расспрашивали его о ней. Но он не рассказывал. Вообще у них была семья, откуда ничего не доносилось.
Дом их стоял буквой «Г». У них была не то трёхкомнатная, не то четырёхкомнатная квартира на самом высоком четвёртом этаже.
В доме располагался продовольственный магазин, там вечно что-то разгружали во дворе в противнях, помню запах жареной рыбы.
Как туда затесался «Бомбей» – по воскресеньям там устраивали танцы, – понятия не имею; по всей вероятности, то, что мы считали «Бомбеем», в невыходные дни было какой-то комсомольской организацией.
Тогда говорили «ходить». Сколько я ходил с Волиной – ей-богу, не помню, скорее всего лишь весну. Как-то Володька (посему он, вероятно, всё-таки был младшим братом Веты) проговорился, что она и её подруги из десятого «Б» класса «ходят» со студентами. Я, учившийся в классе на год младше Волиной (её все так и звали – Волина), почувствовал себя малолеткой. Там у нас был у подростков всё же свой табель о рангах. В дополнение к возрастным категориям («ходить со студентами» – это уже была высшая возрастная категория, соответствующая девушке, а не девочке) была ещё категория «интересный», «интересная».
«Вета, безусловно, инте-есная девочка («р» она не произносила), – говорила мне “француженка” Лиза – репатриировавшись из Франции, семья осела у нас на Салтовском посёлке. – Но она не подходит тебе по возрасту, Эди». Лиза сама была интересная девочка, может быть, интереснее Веты. У них дома были на лампочках абажуры из географических карт, я ей поверил. Кто там с кем перестал встречаться, я с Волиной или она со мной, – не помню, но мы уже не гуляли вместе в парке вдоль трамвайной линии. Доходя до конца парка, мы обычно поворачивали обратно.
