Вороной конь притягивал взгляд. Стройные ноги с небольшими крепкими копытами нетерпеливо топтали жёсткую слежавшуюся траву, чуткие уши ловили звуки человеческой речи.
Вокруг собрались киргизы, в основном мужчины. Мальчики, едва прикрытые одеждой и загоревшие до полного сходства с обожжёнными глиняными идолами, близко к ним не подходили, бегали и возились в песке и траве в стороне и возле юрт. Джексенбе принёс седло, быстро и умело взнуздал жеребца и вскочил ему на спину. Выпрямился, горделиво обернулся на Баюра, давая ему возможность оценить выправку и стать скакуна, и сорвался с места.
Киргизы загомонили, разом обернувшись вслед удаляющемуся всаднику. Столб пыли из-под копыт не мешал им видеть ни стройный аллюр, ни резвость, ни энергичный темперамент коня. Баюр особенно не вслушивался в их восклицания, ибо местное наречие разбирал через пятое на десятое. Но то, что эти восклицания были похвальными, усомниться было нельзя. До него долетали отдельные слова и среди них понятные – «карабаир»,1 «карагам»,2 «машаллах»,3 остальные же, главным образом – крики, подбадривающие, подгоняющие, восторженные, – были понятны любому без перевода. Пылевая завеса, погнавшись за всадником, посторонилась, сделала его виднее, и галоп жеребца по зелёной равнине выглядел очень красиво – лёгкий, стремительный. Казалось, вороной не касался земли, а летел над нею, перебирая в воздухе ногами, как в воде. Так что хвост его, вытянутый по ветру, едва поспевал за ним. Сейчас расправит крылья и взовьётся ввысь.
Джексенбе, однако, не поскакал далеко, а сделав круг, возвращался обратно. Баюр познакомился с ним недавно, в горном ущелье, когда остался без лошади. Его киргизская лошадка была жилистой и выносливой, не жалуясь, карабкалась по склонам, по камням и даже снегу. Особых забот не требовала. И вот на тебе! Сорвалась с тропы там, где и подумать было нельзя, еле соскочить успел. Поскользнулась или споткнулась, а, может, испугалась чего… Несчастную скотину было жаль, но ещё более удручало собственное незавидное положение. Через два-три денька уже собирался спуститься в долину, но пешком не поспеть. Тут-то и показался конный киргиз с парой заводных лошадей. Сначала насторожился, но, узнав, в чём дело, охотно пришёл на помощь. Он вполне сносно говорил по-русски, что не часто встретишь среди его соплеменников, и это значительно облегчало общение в совместной дороге. Так что, когда показалась зелёная долина в рукавах звенящих речек, они успели подружиться. Джексенбе обещал достать Баюру настоящего карабаира. Не задаром, конечно. И Баюр очень обрадовался. Тем более что серебро у него в кошеле позвякивало. Киргизы занимаются по преимуществу меновой торговлей, то есть расплачиваются баранами и прочим скотом, но от денег не отказываются. Правда, собственного карабаира у Джексенбе не было, и он намеревался пригнать его от сородичей, кочующих за рекой.
Карабаир был хорош. Это Баюр понял и сам, без всяких одобрений местных знатоков. Проскакав галопом с версту, он встал, как вкопанный, раздувая ноздри и поводя большими умными глазами вокруг, на обступивших его шумных мужчин. Дышал ровно, без хрипов и всхлипов, широкая мускулистая грудь была спокойна – бег дался ему легко, похоже, силы и выносливости коню было не занимать. Баюру живо вспомнился Гром, друг верный, незаменимый спутник в дальних походах, не раз выручавший в ситуациях, которые другие лошади просто не вынесли бы, спасавший его от смерти. На миг даже показалось, что вороной фыркнул с обидой: мол, хозяин не торопится признавать, неужто запамятовал?
Сомнение – покупать или не покупать жеребца – ни разу не шевельнулось в душе, однако волхв не спешил с последним словом, дав возможность киргизам расхвалить товар. Они это умели. Да. Ему случалось видеть купцов из их племени в Семипалатинске, у которых дела шли отменно. Положим, до поэтических преувеличений, на которые горазды дети степей, дело не дошло. Однажды ему довелось слушать киргизского сказителя, который мог часами расписывать давно минувшие (или сочинённые) времена, ни разу не прервавшись. Полёт поэтической фантазии акына превосходил самое смелое воображение. Улен4 перечисляла достоинства коня, «обгоняющего ветер», но это ещё полбеды, а дальше – разумеется, в русском переводе – не укладывалось в голове: «рёбра его, как щит, крепки… под хвостом его колодезь, целому стаду куланов может быть водоёмом, на голове его котловина, если её наполнить водою, то стадо маралов не испило бы». И ещё (в русских сказках, правда, тоже что-то подобное встречается): «Езди на нём, не сходя шесть месяцев – он не отощает, вырежь кусок мяса на спине и тогда не будет подпарины». Однако в нынешней ситуации Баюра вполне устроило, что карабаир способен за двое суток проходить триста сорок вёрст без корма, оставаясь в теле, не страшится ни песков, ни гор, лёгок, поворотлив, вынослив – почему его и выбирают для байги,5 незаменим на охоте, понятлив, послушен, а к тому же может везти поклажу, почти как верблюд.
Джексенбе улыбался до ушей, а в глазах посверкивали лукавинки. Он рассказал, что сам видел на конном базаре в Ташкенте, как один арбакеш6 у другого покупал карабаира и испытывал его. На арбу встали пятнадцать человек, держась друг за друга, а хозяин сел на коня верхом. Нагруженную арбу с вершником карабаир несколько раз спустил по склону к реке и обратно вывез.
Баюр слушал доброжелательно и ничего не говорил, отчасти потому что ещё мало приспособился к местному наречию, отчасти потому что не видел смысла ни хвалить лошадь, ни ругать, ни спорить с киргизами. А один худой и сморщенный старик, расправив рукой жидкую седую бороду, поведал обычай, который неукоснительно соблюдают разводчики карабаиров. При выжеребке кобылы хозяин должен подхватить на руки новорождённого жеребёнка, потому как он рождается с едва заметными крыльями. А спустя некоторое время эти крылья становятся невидимыми, и тогда его можно опустить на землю. Если же родившийся жеребёнок сразу упадёт на землю, крылья тотчас ломаются, и конь навсегда лишается своих выдающихся способностей. Баюр хотел рассмеяться, но глянул на остальных слушателей, притихших в святом благоговении, и вовремя удержался. Киргизы, даже взрослые мужчины, верят в подобные сказки, передающиеся веками из уст в уста, непререкаемо, словно дети. Ни обижать их, ни тем более выставлять себя чужаком, презирающим наивную дремучесть дикого племени, он ни в коем разе не собирался. Джексенбе, кстати, тоже, слушая, преисполнился серьёзности и уважения к старику, только изредка поворачивался к другу-урусу, чтоб перевести непонятные места повествования.