Юрий Зубков - Стихотворения разных лет

Как-то я взглянул в окошко:

На одной ноге старик

Догонял сороконожку.

Я к стеклу приник.

***

Старая тётка в парике,

Вроде как лодка на Угрюм реке…

***

Тень от дерева случайно

Приласкала на дорожке

Разлежавшуюся грязь.

Солнце брызнуло немножко,

Грязь подсохла.

***

Солнце прет через бульвар,

Через все деревья,

Улучшая мой загар,

Раз, два, три: налей мне.

***

Мне жизнь рассказывает,

Что к чему:

Напротив две старушки —

Что ж тут думать…

Что думать?

Вовсе ничего.

Но возраста они ведь моего!

Пушкин смотрит на кристалл.

Я смотрю на календарь

И опять перебираю

Старых писем инвентарь.

Буквы бегают в глазах,

Строчки корчатся ненастьем,

Черных точек тормоза

Набухают прошлым счастьем.

Ты, наверно, все забыла —

Ну, да ладно, бог с тобой.

Буквам я напоминаю,

Вот глядите: я живой!

Клякса, рожица, цветок —

Подожди, глаза устали.

И в магическом кристалле

Твой платок.

13 декабря 1992.

Бес заставляет нас блядей любить,

Давая повод им нас ненавидеть.

И бог, конечно, это должен видеть,

Хоть бога нет – он, видимо, брезглив

И равнодушен, и сонлив —

И некому влюбленных защитить.

Я тебе давно долблю:

Я тебя люблю!

Ну, короче,

Я не сплю.

И не ем,

почти совсем.

Тужусь бестолку, присев.

Облысел.

Очень часто водку пью.

Иногда посуду бью

И пою.

Лето. 2000 г.

Каждый раз, утром, я опять появляюсь на этом свете. Озираюсь и убеждаюсь, что я – это я. Потом откуда-то не спеша, постепенно и хаотично выплывает вчерашний день. Другие дни. Куски чего-то в виде лиц, слов, деревьев, комнат. Разглядывая все это, я пытаюсь понять, почему я так тихо лежу и почему я так осторожен? И вот, наконец, из темной глубины бьют по изнанке век слезы, закипают и выдавливаются наружу. Сразу все становится понятно…

Дальнегорск. 1979.

Я куплю большой автобус.

Очень тщательно помою.

На руле в нем будет глобус

И как в комнатах обои.

Мы с тобой на нем поедем —

Будем ехать и смеяться,

А случайные соседи

Будут петь и кувыркаться.

И опять я как назло,

Непонятной грустью болен.

Закрутило, понесло

Каруселью колоколен.

Почему орут так тихо?

Почему не слышу слез?

Было ж видно, как нас лихо

По небу извозчик вез.

По Калуге, через небо,

Взявшись за руки, пешком,

Парашют, заправив хлебом,

По Оке вдвоем плывем.

Вот и снова скрипнула дверь,

Но шепчу я себе, не верь, —

Это скрипнуло сквозняком,

А за дверью-то никого.

Прикоснулась ко лбу рука,

Потекла по глазам река,

И вспорхнули птицы с бровей,

Понеслись над рекою к ней.

Вместе с птицами ветер в окно

Выдул, выкрал мой вздох, но

Против ветра в окно назад

Прилетели ее глаза.

Ты мне дрыхнуть не мешай,

Лучше дрыхни сам давай,

А не то получишь в лоб

Или, может, даже в нос,

Несмотря, что за бока

Прихватил тебя хандроз.

Против глупостей таких мы.

Как размеры там и рифмы

Безнадежно пуста: пустовал завела простота. Припустились куски пустоты от меня взапуски… распускаюсь в тиши; растворяюсь в твореньях чужих; жду у пляски души оформленья пустот; слышу шепот простот, выпускающий шорох, шелушащихся плачем желаний – не тот! хороша, да не та! Тра-та-та! Перелет в пустолет – в тот; в переплеты пустот… стоп!

Воздух имеет подставкою снизу народ. Разных фасонов прическами, иногда даже лысиной, упорно сливая недомыслей остатки, остатки недопереваренных мыслей, пустотою желаний, тщетою хотения – ополчаются против безвременья, против законченности потолка. Потолок им мешает взлететь, пол мешает упасть.

Я приглашен к вам на обед,

Но вас в один присест

Всю целиком съесть – это бред:

Я съем один корсет.

Я счастлив: заворот кишок

Меня уж не страшит.

Ем ваших мыслей порошок

И ваших чувств гранит.

1970 – какой-то

Согретый синей лампой ночи,

Мозг… вовсе иногда…

Но и, отнюдь, всегда —

пророчит,

хочет и не хочет:

когда-нибудь услышать снова

слово

это.

То самое,

которое «тогда» не слышно было,

которого одно касанье

всегда, всем, все напоминало,

упятеренное стараньем

воспоминаниям кадило,

всегда

прощало

все,

простивши стыло,

остывало;

приплывшим мыслям

уступало,

кивало синим лампам,

плыло

уже в лиловом…

А потом

В простывшем горле молоком

звучало тихо и приятно,

легко,

бессмысленно,

но внятно.

Давно. На Пресне.

Покорный мерному теченью дней,

Я забывал приметы смерти.

У жизни в запечатанном конверте

Хранил я прах мечты своей.

Мой новый голос оглушил меня

Невнятной хрипотой нравоученья,

Исполненный неясного значенья,

Бессмысленною музыкой звеня.

1974.

буй

дуй

жуй

зуй

куй

суй

туй

фуй

хай

худ

хук

чуй

если обожгла – подуй

цуй – грицацуй

нуй

гуй