«…и нет более достойного поприща для дворянина, нежели стать офицером Королевской армии. Ибо королевский офицер есть не токмо образчик бесстрашия, доблести и самопожертвования, но и эталон изысканного воспитания, благонравия и учености.
Он тот, кто не токмо ведет своих солдат в бой за отечество, но и являет собой достойный пример благопристойности всем иным подданным короля, возвышаясь над ними в силу своего служения высокой цели».
В наступивших сумерках выцветшие от времени буквы сливались с пожелтевшей бумагой, отчего дальнейшее чтение становилось затруднительным.
Можно было бы зажечь свечу. Но, во-первых, даже дешевая сальная свеча, воняющая прогорклым жиром и постреливающая время от времени искрами, тоже стоила денег. А во-вторых, все, что написано дальше, Ренки знал наизусть, ибо читал этот текст уже, наверное, несколько сотен раз и мог бы, пожалуй, воспроизвести по памяти, даже если бы его разбудили прямо посреди ночи.
Впрочем, ему просто нравилось именно читать старые, еще отцовские «Наставления для слушателя его королевского величества Офицерского училища, сочиненные и записанные генералом оу Ликотом». Ибо впервые в эту книгу он заглянул, еще сидя на отцовских коленях, только начиная потихоньку разбирать архаичного вида буквицы… Так что, перечитывая раз за разом не слишком-то толстое собрание нравоучений и полезных советов, которые перемежались с уставами и картинками, изображающими экзерциции с мушкетом и фигуры строя, он словно бы возвращался в то далекое время, когда отец еще был жив, а всех забот у юного Ренки было – не попасться на очередной проказе и не схлопотать дюжину-другую розог. Отец был добрым человеком, но придерживался весьма жестких взглядов на воспитание молодого поколения.
Он умер полгода назад, как раз через месяц после того, как Ренки справил свое пятнадцатилетие. Сердце не выдержало внезапной вспышки давней возвратной лихорадки.
И все, что старый служака смог оставить своему входящему в юношеский возраст сыну, – небольшой, почти не приносящий дохода надел земли, отданный в аренду добрым людям, и скрипящий сырой дом с протекающей крышей. Да еще свою старую шпагу и стойкое убеждение пойти по стопам предков, которые жизнь свою посвятили королевской службе.
Вот только одна беда – денег, чтобы купить даже самый низший офицерский чин, у юного Ренки не набралось бы, даже продай он все, что имеет, включая одежду. Так что самый короткий путь к заветному погону для него был закрыт. Тем более полную экипировку, включая мундир, коня и оружие, также пришлось бы покупать на свои деньги.
Зато – Ренки узнавал – после продажи надела и дома набиралась вполне подходящая сумма, чтобы, не шикуя и экономя каждый грошик, доехать до столицы и поступить в его королевского величества Офицерское училище.
И пусть, по слухам, кадетом становится только каждый двадцатый претендент. Ренки в себе не сомневался – ведь его начали готовить к поступлению туда, кажется, еще раньше, чем он научился ходить и разговаривать.
Увы, больших денег старый вояка за почти сорок лет безупречной службы и полученные за это время шесть ранений так и не выслужил, так что училище было для давным-давно обедневшей семьи оу Дарээка единственным выходом.
И дело не только во владении шпагой или стрельбе из мушкета или пистолетов. Главное, отец заложил в сына весьма достойную теоретическую базу, так что по части знаний, необходимых настоящему офицеру, Ренки (он сам был в этом уверен) намного превосходил всех своих сверстников.
– Ренки… – послышался голос за окном, и юный мечтатель вздрогнул, поняв, что прошляпил и скрип открывающейся калитки, и шуршание гравия под ногами внезапного посетителя. – Ренки, – вновь окликнул его знакомый голос. Докст – старый приятель и соучастник множества детских проделок, не утруждая себя возней с дверью, запрыгнул в окно и устроился на подоконнике, болтая ногами. – Все за книгами сидишь? А ведь сегодня День коронации! В деревне будут танцы, невежливо не почтить короля и проигнорировать такое событие!
– Гм… – задумался будущий офицер.
С одной стороны, даже простенькие деревенские танцы для него означали определенные траты, ибо нужно будет заплатить несколько монет музыкантам, купить в буфете хотя бы графинчик вина и подобающие закуски… Опять же наверняка придется угостить приятелей и нескольких девиц. Конечно, это не то чтобы серьезно подорвет его бюджет, однако сейчас он берег каждый грошик, ведь деньги так понадобятся ему в ближайшее время…
Нет, конечно, можно было бы прийти, покружить в танце нескольких ровесниц. Или хотя бы просто постоять в сторонке, любуясь на их свежие лица и наливающиеся женской красотой тела. Ведь большинство деревенских парней именно так и поступят, но на то они и обычные простолюдины. Он же после смерти отца унаследовал титул и родовые привилегии. А оу Ренки Дарээка не подобает принимать участие в чем-либо, если он не может за это заплатить. Это было бы уроном его чести и чести всех его предков.
Но с другой стороны, там наверняка будет Лирина. А если он и впрямь собирается через две недели отбыть в столицу, то, возможно, второй шанс вновь увидеть ее выпадет ему только через много-много лет.
– Ты слышал, – продолжал искушать Докст, – к господину Аэдоосу приехал старший брат. Офицер, герой, ветеран Зарданской кампании! Говорят, он участвовал в битвах под Растдером и Туонси.
Последний довод окончательно сломил и без того слабое сопротивление Ренки.
Ифий Аэдоосу, ветеран Зарданской кампании, был сегодня, мягко говоря, не в духе. Лживая продажная девка-удача, похоже, не просто отвернулась от него, но еще и умудрилась попутно утащить кошелек и заразить дурной болезнью. Только так можно было объяснить хроническое невезение, преследовавшее Ифия уже целых полгода.
И это его, ветерана Зарданской кампании! Того, кто под Растдером, не моргнув глазом и ни разу не поклонившись пулям, стоял на редутах до тех пор, пока вражеское ядро не разорвало в клочья последнего солдата его роты… Кто под Туонси, подхватив знамя полка, повел за собой в штыковую атаку последние остатки славного Двенадцатого Гренадерского и все-таки смог взять тот проклятый холм… И не его вина, что бездарные желтомундирники Девятнадцатого Королевского, испугавшись запачкать свою щегольскую форму и разодрать кружева манжет, сдали назад… Знамя его полка было на той высоте, и даже последний прощелыга-писарь генеральской ставки не посмел бы утверждать иного…
