Часть 1. ПРИ СВЕТЕ МЕСЯЦА
And I shall know him when we meet,
And we shall seat at endless feast.
A. Tennyson, In Memoriam A. H. H.>1
– Отбивался, как лев, – сказал голос позади Хёгни. Лица говорившего Хёгни не видел – тот крепко держал его за заплетённые в косы волосы, не давая ему повернуть голову.
– А что это такое – лев? – спросил рыжебородый верзила напротив, трогая пальцем лезвие ножа.
– Не знаю. Ромейцы так говорят.
– Думал в бою погибнуть. Ха! – сказал рыжий и ухватил за подбородок Хёгни. Он резко мотнул головой, пытаясь вырваться, но сзади держали его волосы мёртвой хваткой. Если бы не связанные руки, он бы показал обоим… Сейчас-то их было двое, он бы справился. Но что он мог поделать, когда на него набросились сразу шестеро?
– Трусы! – задыхаясь, проговорил Хёгни. – Шестеро на одного!
– Смотри-ка, выступает, – удивился рыжий и как бы нехотя двинул его по зубам. Тот, за спиной, сказал недовольно:
– Чего тянешь? Давай.
Хёгни выплюнул кровь под ноги рыжему.
– И что вам со мной велели сделать? – спросил он, всей душой надеясь, что ничего постыдного вроде скармливания собакам – или ещё чего похуже – ему не предстоит.
– Что надо, – оборвал рыжий и, оттянув на Хёгни потрёпанную кожаную безрукавку, взмахом ножа располосовал её и содрал с него. Это почему-то приободрило Хёгни. Раздетый до пояса, он ощутил надежду на достойный исход. И он не ошибся. Нож рыжего глубоко вошёл в его грудь.
Боль прожгла Хёгни насквозь, что-то горячее потекло по животу – должно быть, кровь. В глазах у него помутилось, но он никогда в жизни не терял сознания. Усилием преодолев дурноту, он удержался на ногах. Почему он не умирает? И тут Хёгни сообразил, что нож воткнули не в сердце, а рядом.
Боль страха не вызывала; испугал его хруст его собственного мяса, когда лезвие ножа стало поворачиваться у него в груди. Вдруг он понял, что с ним делают. Тем лучше, подумал он. Из последних сил удерживаясь, чтобы не упасть, он поднял голову, глядя на рыжего, и рассмеялся ему в лицо.
Смех оборвался, захлебнувшись хриплым бульканьем. Изо рта Хёгни хлынула кровь, окрасив светлые усы, и его обмякшее тело рухнуло на землю. Нож отлетел в сторону.
– Подержал бы хоть, – недовольно бросил рыжий, нагнувшись за ножом. Вся одежда на нём промокла от крови. Второй только засопел в ответ. У него было плоское безразличное лицо гунна с выбритым лбом без бровей. Он следил за тем, как его спутник запускает пальцы в развороченную грудь Хёгни. Помогая себе ножом, тот выдрал скользкий тёмно-красный ком и с довольным видом распрямился.
– Неслабый трофей, – ухмыльнулся он, держа в руках сердце, кровь с которого капала ему на штаны. – Атли не дурак. Вот это был боец!
Он поднёс сердце ко рту и лизнул. Гунн метнул на него возмущённый взгляд.
– Только попробуй съесть! Ты забыл? Мы должны отнести это Атли.
– Ладно, ладно, это я так, – рыжий опустил руку, – вечно ты бесишься. Пойдём.
Он запихнул мокрое сердце в сумку у пояса и вытер руки разрезанной безрукавкой Хёгни.
– Постой, а если он нам не поверит? Скажет, подмена…
– Ну, за доказательствами дело не станет, – гунн подошёл к разметавшемуся в луже крови телу. Приподняв за косу мёртвую голову Хёгни с закатившимися белыми глазами и липкой кровавой коркой на усах, он вынул из-за пояса нож и отсёк ему ухо с золотой серьгой.
– Пошли, – решительно сказал он. Рыжий всё ещё медлил; бросив взгляд на раскромсанный полуголый труп – всё-таки это был его соплеменник и храбрый воин – он спросил:
– А его куда?
– Оставь тут, – отмахнулся гунн, – кому надо, подберут и сожгут.
Один был настолько не в духе после злосчастного происшествия с Сигурдом, что ушёл спать в гридницу среди дружинников. Он решительно отверг их услуги в качестве подушки и растянулся на полу, не разуваясь. Проснулся он оттого, что его мягко, но настойчиво тормошил Этельберт Брусника, медноволосый громила с веснушками на лице.
– Просыпайся, конунг! – тревожно прошептал дружинник. – Там что-то стряслось… то есть всё трясётся… В общем, пришёл Хеймдалль, и ты ему нужен.
– Брысь, – буркнул невыспавшийся бог и попытался пнуть Этельберта в ляжку. – Зубы пересчитаю… Как – Хеймдалль?
Один подскочил и сел, сбросив укрывавший его плащ. Вокруг явно творилось что-то не то. Сумрачный золотистый воздух дрожал и плыл перед глазами, из-за стен Вальгаллы доносился непонятный гул и грохот.
– Хватит спать, – сказал Хеймдалль, подступив к нему. Молодой бог застёгивал на ходу пряжку пояса. Он был заспан, льняные волосы сбились колтуном. – Мне нужен твой совет!
– Что там такое? – изумился Один, прислушиваясь к шуму снаружи. Казалось, весь Асгард трясла лихорадка.
– Старуха Хель припёрлась! Стучала, стучала, я ей не открывал, так она ногами ломиться стала.
– О норны! – Один провёл рукой по неумытому лицу, размазывая пот. – Что ей надо?
– Тебя спрашивает. Какие-то у неё там возникли затруднения.
– Тролли бы её задрали, – тоскливо сказал великий бог, вставая и подбирая плащ. Фибула никак не защёлкивалась, выскальзывая из непослушных пальцев. Кое-как закрепив на плече плащ, Один поспешил прочь из Вальгаллы, к границе миров.
Надо признаться, он несколько струхнул, очутившись нос к носу с гостьей. Даже среди богов Один не отличался высоким ростом, а Хель его макушка приходилась где-то на уровне колена. Нервно поигрывая копьём – хотя это была далеко не первая его встреча со старухой – Один сквозь зубы поинтересовался, по какому поводу она его хочет видеть.
– А по такому! – Хель шваркнула к его ногам мешок, который до тех пор держала на весу. – Забирай свою скандалистку, сладу с ней нет! Всё у меня на уши поставила!
– Эй, потише швыряйся, старая выдра! – взвизгнули в мешке. Голос показался знакомым Одину. Нагнувшись, великий ас развязал мешок.
– Брюн! – ахнул он.
Помятая Брюнхильд лежала, опираясь на локти, и угрюмо смотрела на него. Один скривился, когда мешок упал с неё – в мире Хель совершенно не заботились о качестве вместилища для душ. «То ли дело в Асгарде», – подумал Один. Брезгливо толкнув ногой то, что заменяло Брюн телесную оболочку, он поднял глаза к Хель.
– Какого тролля ты её припёрла? С чего ты взяла, что я заберу её назад?
– Заберёшь как миленький! – свирепо заявила старуха. – Пока я с тобой по-хорошему, а то гляди…
Ручьи пота заструились по лбу и груди Одина. Покусав губу, он оправил на себе плащ и, изо всех сил изображая великодушие, наклонился к Брюн.
– Ну что, Брюн, хочешь в Асгард?
– Как скажешь, конунг, – с плохо скрытым презрением прохрипела Брюн. В этом презрении было что-то располагающее. Как ни странно, поняв, что от Брюн ему не отделаться, Один ощутил долю уважения к её упрямству. Но забирать её в Асгард? С другой стороны, дружина стала задавать слишком много вопросов, куда делась их любимица… К счастью, сообразительность ему не изменила.
