Виктор Кротов - Стремительный покой. Стихи становления

Снаружи будь грубоват,

как гранат.

И тысячью маленьких солнц внутри

так же, как он, гори.

Вся жизнь – движение.

Сначала вверх

(но верх и низ давно неотличимы),

сначала от батут я лечу,

и вложена в меня его упругость.

Но постепенно сила притяженья

(обычного земного притяженья)

меня влечёт обратно

(но не вниз —

ведь верх и низ давно неотличимы).

И я к батуту телом приникаю,

а он ко мне,

охватывая тело,

и каждая из нитей мне близка.

Но мы не застываем ни на миг,

ведь жизнь – движение,

моя и наша жизнь.

Поэтому мы вместе ненадолго.

Батут притянут к стойкам на земле

обычными канатами земными,

а я лечу.

Я снова сгусток силы

(своей? его?),

он снова, как струна.

Не вижу я его,

вокруг лишь воздух,

вокруг лишь ветер моего полёта.

Я помню, что сейчас опять настанет

пора обычного земного притяженья.

Уже привычно замедляется полёт,

уже душа привычно замирает —

страдая?

радуясь?..

Ну вот, опять к батуту…

Но каждый раз

полёт становится всё дольше.

Я вечный ученик

и если можешь

чему-то научить меня

учи

Не ремеслу

ремёсел слишком много

искусству жить и мыслить

вот предмет

Я вечный ученик

и ты – со мной

когда ты тем же званием гордишься

а нет —

живи как хочешь

вдалеке

иль рядом

духом не родня мы

приятели возможно

но и только

Я вечный ученик

в той вечной школе

в которой все учителя —

ученики

Да,

было всё

ни от чего я не могу —

от самых давностей —

я не могу отречься

Пусть

меня минута манит

вместе с ней

уйти в забвение

в уединенье

в мир

пред которым меркнет лучший смысл

воспоминаний прошлых

и недавних

Нет

было всё

ни от чего я не могу —

от самых давностей —

я не могу отречься

И только так

со свитой совершений

со свитками сказаний прежней жизни

приду к тому

о чём болит душа

сейчас

Ведь было

было всё

ни от чего

я не хочу и не могу отречься

не растеряв себя

в забаве забыванья

Среди учёной воркотни,

среди словесной суетни —

я взрослости не признаю

и песенку пою:

По мне – огромные тома

плодов логичного ума

пригодны только для кульков

и детских голубков.

Искусство – просто озорство,

и с детством вечное родство

свистулькой глиняной поёт

и киснуть не даёт.

Кто изощрён, тот сух и глуп.

Взлетая ввысь, ныряя вглубь,

он в мире призрачном живёт

и песню не поймёт:

Пришло мне время позабыть

пыл поединка, хитрость рынка…

Алмазом хочет быть соринка.

Росинка хочет просто быть.

Выхаживаю стихи

больные бредом надежды

выхаживаю стихи

с упорством невежды

не знающего ничего

о законах

согласно которым

никто

ничего нового

сочинить не может

и пережить

тоже

Из дома вышел быстро и привычно.

И тяжесть багажа невелика.

Но всё уже немного необычно,

и на стихи уже душа легка.

Уже на всё гляжу весьма прощально

и крыльев шелест чую за спиной.

Ах, всё равно – куда сейчас отчалю:

в Малаховку?..

шар обогну земной?..

Взлететь,

подняться —

только для того

хотя бы,

чтоб воочию увидеть,

что мгла небесная —

лишь невеликий пластырь

не теле

Земли,

а вообще на свете —

солнце,

голубизна

и радость.

Можно жить.

И,

если так,

спуститься можно снова.

И видеть цель

и знать

что не достигнешь

и

как породистый скакун

развеяв гриву

лететь

вне сил своих

по пламенной прямой

и радостно

сверкать безумным взглядом

так

что и стрелки часовые

в испуге замерли

прервав

свой путь извечно-круговой

с тебя снимая

власть своих законов

Отче наш,

позволь, как детям малым,

нам к Тебе приблизиться.

Позволь

головы, объятые пожаром,

приклонить под нежную ладонь.

Отче наш,

иже еси на небе —

не на этом сером тюфяке

атмосферы

и не в чёрном крепе

космоса, —

а в вечном высоке.

Отче наш,

твое приидет царство

волею небесной и земной.

Дай же сил нам

хоть клочок пространства

высветлить,

сказать Тебе:

он – Твой.

Отче наш,

даждь днесь нам хлеб насущный

и от лишнего избави нас,

чтобы дух Твой,

в вечность нас несущий,

не поник под грузом,

не угас.

Отче наш,

прости долги нам наши,

яко мы прощаем должникам.

Нет – не так!

Такой исход – он страшен.

Ты ведь всё,

Ты всё прощаешь нам.

Отче наш,

не ввергни в искушенье.

Не отдай тому, кто в нас живёт,

кто лукаво нам сулит движенье

там, где разрушений хоровод.

Отче наш,

Ты славен и всесилен.

Ты навеки с нами – вновь и вновь.

Ты – пересечение всех линий

в сердце мира

с именем

Любовь…

Есть чёрные и белые слова.

К одной и той же вещи приложимы,

соединимы с нею без нажима,

равно правдивы – так же как и лживы —

и чёрные и белые слова.

И чёрные и белые слова,

когда звучат осознанно и чисто,

точны и безупречны, словно числа.

Как отзвуки действительного смысла —

и чёрные и белые слова.

И чёрные и белые слова —

всего лишь знаки на пути познанья.

Название – не приговор, не званье.

Но мы твердим их, словно заклинанья, —

и чёрные и белые слова…

Ты – кольцо с безымянного пальца Господня,

что упало из вечности в наше сегодня,

что скатилось в пучину мирскую, замшело,

только искрами взгляда сверкая из тела.

В золотой пустоте, знавшей радость когда-то,

бережёшь ты тепло – в ожиданье возврата.

С тем, кто себя приучил искать

вечный выбор меж «быть» и «стать»,

делюсь добытым в жизненной гуще:

быть собой, но как можно лучше.