Diego Maenza - Структура Молитвы

Тьма, это слепота мыслей, рокот тишины. Тьма, это чума, которая через головокружение превращается в ласку, холод, который пронизывает кости, горечь, которая, со стоном проглатывается. Тьма, это приговор к страхам прошлого, смутное предвидение бедствий в будущем, туманность, которая сжимает все чувства. Тьма. И вдруг, дети мои, вы можете созерцать мир. Я врываюсь в окружающий мир, как будто только что появился из недр матки. Я чувствую себя родившимся вновь, хоть и понимаю, что мои чувства меня обманывают. Я чувствую желчный запах, застрявший на моих усах, пропитавший ткань на моей подушке или просто витающий в комнате. Тем временем, мир все там же, на месте. Я прихожу в себя и свет, проникающий через окно, меня слепит и заставляет закрыть лицо. Я очнулся после неспокойного сна, который моя душа перенесла не без подскоков. В изумлении, я осматриваю, как в первый раз, пустоту стен комнаты, плачевность, которая сочится из ее ветхих трещин, серые фотографии, в контрастных цветных рамках, рисунок маленького мира, закрытого в кристаллическую сферу, которая может защитить от некоей внешней опасности, которая может снова поразить эту местность, или, наоборот, служит щитом, удерживающим то зло, которое может породить эта истощенная земля, чтобы никакая любопытная Пандора не смогла открыть ее зловония. В глубине этого мира, я снова наблюдаю Божий лик. Закрываю глаза и молюсь. Дорогой отец, освободи меня от всех грехов, ты правишь на земле и на небесах, и твои пути чисты и неисповедимы, очисти мою душу, для того, чтобы она была освобождена от соблазна и благослови мой день.

Я прихожу в себя и ощущаю горечь вина, расположившегося в моих внутренностях, где-то среди моих тканей. Я перемещаюсь в ваную комнату, где зеркало мне показывает гной, запачкавший мои глаза. Я его убираю подушечками пальцев, это движение провоцирует содрогание. Умываю лицо с мылом и водой. Зубная паста очищает мой рот, который источает утреннюю вонь, к которой я уже привык. Я с удовольствием опорожняюсь и нахожу на передней части моего нижнего белья несколько пятен, которые выдают вязкость утренней субстанции, появляющейся почти каждый день и имеющей странный блеск. Господи, какими прекрасными и жестокими бывают сны. Только во сне я могу быть тем, кем являюсь на самом деле.

Газета рассказывает каждый раз об одних и тех же новостях. Но его внимание привлекает заголовок на странице в толще газеты, на которой рассказывается о последних заявлениях святого отца. Он читает содержимое статьи, написанное мелким почерком, изучает фото в цвете, напечатанное здесь же, рядом с текстом. Облаченный в плувиал, перегнувшись, по традиции, через бортик главного балкона Собора Святого, он объявил канун Страстной недели. Отец Мисаэль, назовём уже его имя, молится и готовится к мессе.

Я не могу отделить это видение. Оно во мне и не оставляет меня. Как же я страдаю от этого воспоминания, в те моменты, когда нахожусь перед алтарём. Я с трудом выдерживаю эту пытку в те моменты, когда выплевываю потрепанные наставления во время мессы, которые прихожане воспринимают как нечто новое. Я с трудом сопротивляюсь до тех пор, пока божьи плоть и кровь не очистят меня. И все из-за этого видения. Она наполняет меня и властвует надо мной, это проклятье, появившееся из преисподней, которая сломила мой дух, и я могу надеяться только на защиту Всевышнего, который освящает мой путь.

За столом, откладываю одно из блюд с овощами и прихожу к выводу, что я приготовил неумеренный обед. Обращаю незаслуженное внимание на чистоту мебели, пола, полки уже без пыли, имитации императорского фарфора, которая слепит своим необычайным блеском с изображенными на ней голыми бледнолицыми херувимами. Дисциплинированный Томас сопит снизу, изображая хвостом нечто подобное приветствию. Мальчик пьет апельсиновый сок, который вытекает через зазор между его губ, и эта неуклюжесть вызывает у меня улыбку. Я ем только салат и полстакана фруктового сока и отодвигаю рыбу, как отодвинул остальную часть еды. В моем правом глазу снова образовался глазной гной, который я убрал стыдливо и с некоторым смущением, потому что парень, рассказывавший мне о некоторых частях Библии посмотрел на меня с изумлением. Томас идет за мной до кухни боевым шагом, выпрашивая своим лаем что-нибудь, что удовлетворит его желудок и остановит течение слюны.

Поднимаюсь по лестнице и направляюсь в спальню. Пытаюсь отдохнуть. Напрасно. Проваливаюсь в сон, который давит на меня как сизифова скала, исчезающая вместе с пробуждением. Тьма. И вдруг появляется повторяющаяся картинка, которая проходит раз за разом, как будто я смотрю в калейдоскоп, который мне раз за разом покажет одну и ту же картинку без изменений. Молюсь Богу, чтоб он избавил меня от этой пытки, и моя душа отдыхала бы от этого беспокойства. Огромные уши, отрезанные при помощи ножа. Это та самая картинка и я знаю, откуда она. Из моих воспоминаний о картине в спальне, в этом нет никакого сомнения. Из постоянного и безустанного вечернего наблюдения, которое я провожу, изучая картину, каждый раз когда позволяю ее дверям открыться. Это неудачная копия, почти разрушенная, знаменитого триптиха великого художника, которая мне стоила накоплений за всю мою жизнь. Надо признать, что она представляет собой ничтожную вещь, если брать в сравнении с оригиналом, хоть и является точной копией, соблюдающей все пропорции. Любуюсь миром. Я позволяю открыться дверям произведения, расположенного на дубовом столе и фиксирую взгляд на параллельном мире: рай, сад и ад. Это меня впечатляет, как и каждый вечер.

Искусство художника настолько безупречно, что оно поражает даже при передаче через не очень искусного копииста. Я посещаю фреску на закате, изучаю ее составные части, пытаюсь расшифровать алхимию, которая породила, теперь уже разрушенный, рай, искусство демиурга, который выковал ад, и пытаюсь понять. Потому что, только понимая, возможно отбросить путь, который ведет к этим мучениям.

Выхожу из сна с болями в теле, в дремоте которая стесняет мое тело и провоцирует меня на грех. Ко мне приходит ощущение, что я сам не свой, мне хочется уехать в ссылку, где мне не придется нести на себе ту стигмату, которая меня выделяет среди людей. Сбежать от божьего взгляда, чтобы его глаза более не останавливались на мне и, таким образом, удовлетворят мои безумные идеи. Богохульские идеи посещают меня каждый день. Я молюсь о том, чтобы демон оставил меня и чувствую, что Бог меня возвращает в веру, и уводит Люцифера от моей плоти, которая начинает холодеть. И я молюсь, не могу ничего делать более, кроме как умолять небеса дать мне силы избежать ловушку моего тела, чтобы отвести интриги моего вероломства, чтоб убежать от наклонностей к которым меня склоняют мои чувства. Я прибегаю к некому самосозерцанию, которое меня спасает, хотя бы на этот раз. Молюсь и готовлюсь к мессе.