– Ну ты, брат, даешь, – сказал мне Васильич не то восхищенно, не то с завистью. – Вломил им как следует! Так и надо.
– Угу, – буркнул я. – Только почему-то всегда один я должен ломать, а у остальных сразу язык в жопе.
Он замялся.
– Ну, Андрюха… ты же знаешь, нам на это пороху не хватит, – пробормотал он. – А ты другое дело. И образование у тебя. А мы-то чо? Двух слов не свяжем. Ну…
– Гвозди хером гну, – отрезал я. – Взялись за дело, значит, делай! До упора. А не так, что один за всех, а все в кусты.
Васильич виновато засопел.
Я стянул рубашку, повесил в шкафчик. Вынул форменную темно-синюю футболку.
По сути-то я не сердился. На что сердиться? Что не все на свете такие отмороженные правдолюбы как я, и что большинству из нас жизнь упорно вдалбливает в башку: не лезь, сиди ровно, тебе что, больше всех надо?.. Конечно, я прекрасно понимал – упрекать людей в малодушии все равно, что упрекать их в том, что они люди, а не ангелы. Что у них нет крыльев, они не умеют летать… Ну, а я? Ну я, спору нет, тоже не ангел. Тем не менее, обычно мне надо больше всех, и ничего с этим не поделать.
Такой характер, не выношу несправедливость. Неважно, со мной ли, с другими. Когда я вижу ее – все, пломбу срывает. Не отступлю, буду биться, пока правды не добьюсь. Или пока самого не прибьют. Ну, а поскольку еще жив курилка – стало быть, до сих пор добивался.
Хотя, как сказать…
Еще в школе я был готов стоять за истину, и случались драки, бывали приводы к директору, так что при нормальной успеваемости я вполне мог бы попасть в категорию трудновоспитуемых. Но, как теперь я понимаю, в нашей школе был замечательный педагогический коллектив. Учителя во главе с директором сумели разглядеть в ершистом пацане здоровое моральное начало, и на выпускном вечере я получил хороший аттестат и даже золотой значок ГТО. Правда, наша классная, многоопытный учитель литературы, на прощание все же сказала:
– Тебе, Андрей, непросто придется в жизни с таким характером. Не знаю, изменишь ты его, или сама жизнь тебя изменит… Но вспомни эти мои слова лет через десять.
И как в воду глядела. С одной поправкой: вспомнить пришлось не через десять, а через четыре года, когда меня выперли из института. Отчислить четверокурсника, почти выпускника – нонсенс, но я смог отличиться. Правда, это было в самые смутные времена, в 1990 году, когда Советский Союз трещал по швам, рвались связи, рушились судьбы… и на этом фоне потеря одного студента огромным вузом уже не казалась таким ЧП, каким была бы еще недавно.
Еще в школе меня очаровала химия. Увлекся. И поступать решил в наш местный политех, на факультет химических технологий. Поступил. Был страшно рад. Учился опять-таки неплохо, пусть и в фаворитах не ходил. Страна уже кипела и бурлила, молодежь в упоении горланила «Мы ждем перемен!..» вслед за Виктором Цоем, взорвавшим мозги миллионам людей в фильме «Асса». При этом никто из взбудораженных толком не сознавал, каких он хочет перемен, и когда эти перемены пришли – оказалось, что все совсем не так, как мечталось.
Теперь-то опыт мудро и печально говорит мне, что все революции развиваются примерно по одной схеме: давно протухший старый режим, его падение с восторгами и надеждами… и лютый срач между победившими, отчего очень скоро поднимается волна нытья: ой, да при царе-батюшке (короле, коммунистах…) лучше было!.. Но это сейчас. А тогда я тоже хотел не пойми чего, да еще в том возрасте, когда энергия бьет фонтаном, и моя студенческая жизнь, конечно, выдалась такой залихватской – жарких споров, модных книг, бесшабашных вечеринок, бухла и секса хватило бы на пятерых. Но влетел я не из-за этого.
А из-за доцента, ведшего у нас курс «Машины и аппараты химических производств». Он не просто был знаток своего дела, но и преподавал хорошо, умел объяснить материал толково, доступно, хотя и делал это суховато, как бы неохотно, с пренебрежением к студентам: вот, мол, вожусь тут с вами, кретинами, ради зарплаты… А на экзамене он вышел из себя, столкнувшись с невежеством, одной из наших девчонок сказал: «Вроде не блондинка, а дура…», швырнул ей зачетку, отчего она выбежала в слезах, и вот тут меня прорвало. Я в голос объявил доценту, что он не прав, что отнюдь не пробудило в нем самокритики. Напротив, пробудило гнев, он швырнул зачетку и мне, а в ведомость вкатил «неуд» – не по профессиональным, а чисто по самодурским соображениям: иди, жалуйся!
Конфликт вышел за пределы факультета, дошло до ректората, вставшего на сторону преподавателя. Я сумел довести руководство института до белого каления и был отчислен таким ловким образом, что уже на следующий день к нам домой стучались посыльные из военкомата, и очень скоро я очутился на сборном пункте. Все во мне кипело, плескало от возмущения – меня отчислили по беспределу за то, чего я не делал!.. Никого это, естественно, не шатало, и ничего никому я доказать не мог. Военком повертел в руках мои документы, приподнял бровь: «Химик, что ли?..» Я как-то нехотя огрызнулся, весь еще на нервах от недавней истории, а тот совершенно невозмутимо сказал: «Кесарю – кесарево, а химику – химиково». И я оказался в отдельной роте химзащиты мотострелковой дивизии.
Служба моя оказалась неожиданно интересной, мы занимались настоящим делом, а не красили и копали. Я увидел самую живую связь между знаниями, полученными в институте, и реальностью, влегкую проверял работоспособность дозиметров, противогазов и ОЗК, умело составлял горючие смеси для огнеметов. Дивизия кадрированная, во всех подразделениях было десять-двадцать процентов личного состава от штатной численности, в нашей роте было около пятнадцати человек, и конечно, ее командир вцепился в меня мертвой хваткой, поскольку толку от меня было больше, чем от всех прочих.
– Давай на сверхсрочную! – твердил чуть не каждый день. – Станешь прапором, походишь в этом гордом чине года два, а там и в офицеры! Хлеб с салом, и водка с огурцом всегда при тебе. И перспектива!..
Не сказать, что армия – категорически не мое. Нет. И специальность прямо по профилю. Но перспектив-то как раз и не было: годы моей службы пришлись точно на момент распада СССР. Не знаю, как в других частях, а в нашей дивизии воцарился такой неистовый бардак, что никаких слов нет его описать. Солдат из других стран СНГ отправляли по их республикам, заменить их было некому, караульную службу приходилось нести по несколько суток подряд в нарушение всех уставов, случалось, что часовыми на посты заступали прапорщики и младшие офицеры… Здесь, конечно, и ротный приуныл, не до моей карьеры ему стало, и в 1992 году, когда все летело в тартарары, я вернулся домой.
