В МОНАСТЫРЕ святого Фомы случился переполох. Братья поймали суккуба. Двое монахов тихонько подкрались и накинули на неё сеть, обвязав для верности железной цепью. Умирая от страха, они часто крестились и лихорадочно бормотали молитвы всю дорогу, пока не водворили демона в тёмную сырую клетку монастырского подвала. Потом долго спорили около входа, кто станет одевать на неё кандалы. Наконец привели старого слепого монаха, который на ощупь застегнул их на тонких лодыжках суккуба и тотчас был вытащен из клетки. Братья сбились в кучу во дворе и долго совещались, что делать с этим отродьем Сатаны. Кто-то предложил облить её маслом и поджечь, кто-то говорил побить её камнями, другие требовали устроить расправу в лучших традициях святой инквизиции, однако, ни один не соглашался войти в клетку, а тем более притронуться к ней, чтобы утащить в помещение, специально и со знанием дела устроенное для еретиков и ведьм. Слепого монаха пришлось списать со счетов, так как после прикосновения к суккубу он немедленно слег и кашлял кровью, однако прозрел, чем вогнал в панический ужас и без того напуганных монахов. Наконец один из братьев сказал, что лучше послать за инквизиторами и настоятелем, который уже неприлично долго гостит в Риме. Пусть начальство само решает, что делать с нечистым, а они пока пойдут и вознесут молитвы Всевышнему о спасении души и обители, а заодно придумают, что делать с суккубом, пока настоятель и инквизиция едут в монастырь.
Как раз в то время, когда шипящая громким шёпотом братия дискутировала возле монастырских застенков, в обитель вернулся брат Амадеус. Он был местным лекарем, прекрасно разбирался в травах и минералах, немного знал астрологию, неплохо рисовал, любил музыку и являлся на службу только для того чтобы послушать орган. Амадеус имел несносный характер. Он был замкнут и порою резок, а если и улыбался, то эта улыбка отсвечивала презрением или жалостью, так что всем казалось, что он единственный взрослый среди них. Его манеры высокомерного снисхождения до ближних своих сильно раздражали монахов. Они немного побаивались Амадеуса, поэтому обращались в случае крайней необходимости. Но он был приближен к настоятелю, который страдал подагрой и болями желудка и очень благоволил к Амадеусу, но особенно ценил своего лекаря за снадобья, которые тот в больших количествах заготавливал для поездок в дальние края и паломничества по святым местам. Хотя при монастыре и шушукались, что те самые «святые места» имеют иные названия и назначения, всё же никто в открытую не решался бросить настоятелю в лицо такое обвинение. Ведь кое с кем из Рима тот был на короткой ноге, а кому-то из инквизиции приходился близкой роднёй. Поэтому монахи молчали. Да и грех было роптать: их стол, не в пример другим монастырям, был обилен, откупоривать бочки с вином разрешалось не только по праздникам, за чтение еретических книг, коими была богата монастырская библиотека, не наказывали, да и к работе никто не принуждал.
Брата Амадеуса настоятель привёз однажды из очередного путешествия. Никто не знал его прошлого, а сам Амадеус на расспросы старался отвечать вежливо и кратко. Друзей среди монахов он не завёл и жил в своей лаборатории под самой крышей обители. Иногда настоятель вызывал его к себе, запирал дверь на ключ и долго о чём-то беседовал. Поэтому поползли слухи, что брат Амадеус был раньше то ли тамплиером, то ли алхимиком или тайным агентом папы. Однако видимых доказательств подобным слухам не нашлось, к тому же лекарь никогда не отлучался из монастыря дольше, чем на день, если ему было необходимо пополнить запасы трав. Никто сейчас и внимания бы на него не обратил, если б не это страшное происшествие с суккубом.
Монахи окружили брата Амадеуса и наперебой рассказывали ему о случившемся. Он, как всегда, молча, но с видимым любопытством выслушал их историю и выразил желание узнать, что же они намерены делать с этим существом. Монахи ответили, что собираются решить это в трапезной, так как до приезда начальства пройдёт еще несколько дней, а демона нужно как-то покарать своими силами. Тогда Амадеус спросил, какую ещё вину имеет нечисть, кроме той, что ей выпало несчастье родиться суккубом. Монахи загалдели опять и рассказали, указывая сальными перстами на закрытую скатертью тачку, которую зачем-то спрятали под пышными ежевичными кустами, что суккуба они поймали как раз на месте преступления, над телами двух убиенных братьев в лесочке, недалеко от деревни, куда те отправились служить тризну за какого-то окочурившегося мужика и по дороге домой стали жертвами этой бестии. Демоница перерезала им глотки, а потом ещё рассматривала трупы, наверняка надеясь полакомиться не только священной плотью, но и поглотить их души. Амадеус задумался, кивнул головой, и все отправились в трапезную.
Там монахи долго шумели и спорили, какую бы пытку пострашнее применить к сатанинскому отродью, но сделать это так, чтобы не касаться её руками. Наконец придумали отсечь ей ноги косой, так суккуб точно никуда не сбежит, а потом достать длинные щипцы и жаровню. Тогда уж они вволю поглумятся над отпрыском нечистого. За спорами наступила ночь, и братья единодушно решили подождать утра, так как ночью любая нежить может прийти ей на помощь, а с первыми петухами, как известно, дьявольские силы слабеют. И поплотнее прижавшись друг к другу, удалились в часовню на всенощную. Никто не заметил, что брат Амадеус остался за столом один, погружённый в мрачные раздумья. Когда двери часовни заперли изнутри на засов и оттуда послышалось воодушевленное песнопение, он взял факел и отправился к подвалу.
Конечно, он не верил ошалевшим монахам. Скорее всего, думал Амадеус, этим болванам удалось поймать какую-нибудь деревенскую сумасшедшую, которая волею случая оказалась рядом с трупами. Бедняге здорово досталось, когда её побили цепями, и скорее всего она уже испустила дух в своей камере. Амадеус взял факел и осторожно спустился в каменное подземелье. Он медленно шёл по тёмным коридорам к клетке, когда до его слуха долетел звук. Продвигаясь по длинному сырому коридору, он вдруг остановился, будто наткнулся на неожиданное и невидимое препятствие. Звук красивой мелодии струился из мрака, её напевали вполголоса и завораживающей грустью, мелодия эта обволакивала ледяное сердце. И язык показался ему знакомым, греческий или арабский, просто слов не разобрать. Но как только он подошёл к решётке, пение прекратилось. Очарованный странностью момента и немного растерянный Амадеус стоял, удерживая факел, пока взгляд его не упал на пятно света, в котором виднелся кончик ярко-красного хвоста с длинной кисточкой. Амадеус отпрянул, а хвост с лёгким шорохом тотчас втянулся в сумрак. Наступила тишина, в которой он слышал лишь удары собственного сердца, треск огня и прерывистое дыхание из угла камеры.
