— Так-так-та-а-ак…
Кого я вижу? Лазарева.
Упс, попалась!
Ну Светка, погоди у меня! Почему
не предупредила-то? Заснула, что ли, на боевом
посту? Ведь договаривались – всё будет по-честному!
– Что ты
делаешь в моей комнате?
От
глубокого баритона веет таким холодом, что я непроизвольно ёжусь, но тут же гордо расправляю плечи и
поворачиваюсь к новенькому лицом.
Не буду показывать, что тоже слегка побаиваюсь
этого, привлекательного во всех смыслах мужчины. Впрочем, его побаиваются все студенты
пятого курса, и неважно, что учится он у нас всего-навсего вторую неделю. От
Даниила веет чем-то таинственным и… м-м… опасным, что ли. Девчонки краснеют и
нервно прихорашиваются, едва попав в поле зрения проницательных тёмных глаз, а
парни хорохорятся, но всё же стараются обходить высокого брюнета по дальней
дуге. Как говорится, от греха подальше.
И чего ему в столице не сиделось?
Зачем перевёлся в наш весьма посредственный институт, да ещё на последнем
курсе?
— Лазарева,
ты язык проглотила?
Недаром,
ох недаром все девчонки млеют от этого голоса, мечтают прогуляться с его
обладателем под ручку при Луне. Ну и обо всём остальном тоже, как водится. Всю
неделю разговоры только о новеньком.
– Сам
пригласил весь курс отмечать новоселье и сам же не рад? – улыбаюсь так широко,
что губы немедленно начинает ломить от напряжения.
Даниил
скептически склоняет голову набок:
– Я
пригласил вас в свой дом, но не приглашал тебя в свою комнату, – баритон, вибрирующий
на запредельно чувственной частоте, волной катится по нервным клеткам,
пропитывает насквозь, от макушки до кончиков пальцев, и я вздрагиваю, потому
что мужчина внезапно оказывается рядом со мной.
Совсем-совсем
рядом… Он такой высокий, что приходится запрокинуть голову, чтобы заглянуть в
сузившиеся чёрные глаза.
В горле моментально пересыхает, а
мысли несутся со скоростью молнии. Ну да, ну да. В комнату меня не приглашали.
И честный ответ, почему я здесь оказалась, вряд ли может понравиться, потому что
всему виной моя глупость.
Глупость и самоуверенность.
С чего, спрашивается, взяла, что
выиграю этот дурацкий спор? За глупостью всегда следует расплата, и теперь мне
приходится бессмысленно хлопать глазами, чтобы сойти за невинную дурочку.
Светка и Катька сказали, что я непременно должна войти в комнату Даниила и
что-нибудь стащить. Только тогда они засчитают, что долг за
проигрыш выплачен сполна.
– Я в гости зашла, – брякаю, так и не
сумев придумать что-нибудь получше, и тут же проклинаю себя за отсутствие
изобретательности.
– В гости, значит, – сильные руки властным жестом обхватывают мою талию, —
Впрочем, какая разница. Раз сама пришла, с тебя и начнём, – непонятно заявляет
Даниил и внезапно клеймит мои губы глубоким поцелуем.
Именно
клеймит, будто имеет полное право, будто я его собственность, а вовсе не
малознакомая сокурсница, с которой он впервые остался наедине.
Его губы слишком горячие.
Слишком волнующие.
Слишком настойчивые. Буквально на грани
приличия.
От накатившего шквала ощущений голова начинает
кружиться и пол уходит из-под ног.
Спустя
приблизительно вечность, Даниил разрывает сумасшедший во всех смыслах поцелуй
так же резко, как начал.
— Надо
же, как удачно. Тот самый вкус, — довольно шепчет он, пока я в изумлении хватаю
ртом воздух, — Весьма любезно с твоей стороны, что пришла сама.
В качестве продолжения я
ожидала чего угодно, кроме того, что глаза в обрамлении густых ресниц начнут
красиво светиться, но оценить эту красоту я не могу, потому что в руке, которая
секунду назад обнимала мою талию, откуда-то появляется кривой кинжал.
Даниил с
лёгкой улыбкой заправского маньяка резко замахивается, целясь в меня, а потом я
вижу ме-е-едленное движение опускающегося кинжала, параллельно ощущая, что в
кармане вдруг становится неестественно горячо.
Будто
загипнотизированная неотрывно смотрю в сияющие глаза и вместо того, чтобы
бежать, достаю невзрачный камушек, украденный несколько минут назад в качестве
доказательства для девчонок.
Камушек
тоже светится… Всё ярче и ярче… Моё дрожащее от ужаса тело
становится невесомым, и когда острое лезвие задевает-таки сонную артерию,
потока крови нет, потому что я лопаюсь, как воздушный шарик.
Последнее,
что вижу, прежде чем сознание трусливо покидает свою глупую хозяйку — откровенное
бешенство в глазах убийцы и его лепные губы, беззвучно выговаривающие "я-те-бя-най-ду"…
– А-а-а! – кричу изо всех сил, но
спустя мгновение понимаю, что безумный, душераздирающий крик существует только
в моей голове… или даже не в голове, а где-то в глубине сознания.
Где я? Кто я? Что я?
Вокруг Свет и Тьма – именно так, с
большой буквы, – я вижу их одновременно…
Разве такое возможно?
Тело мелко дрожит, словно на морозе, а затем его
пронзает целый каскад неприятных ощущений. Но
есть одна радость и весьма существенная – я чувствую тело, значит, я жива!
Спустя несколько бесконечно
томительных минут на меня обрушиваются звуки и запахи, возвращается зрение и
оказывается, что я стою посреди небольшой поляны, вдыхаю аромат смолы и
душистых трав, слушаю шелест листьев пополам с переливчатым пением птиц.
К сожалению, застенчивую беседу лесных
жителей нарушает визгливый девчачий голосок:
– ...Мирошка вчера сказала, что Танка
ей сказала, что Дорка ей сказала, что посланник наследника скоро доберётся до
нашего села! А вдруг мой дар окажется тем самым? Нужным? Слышишь, Гонс? Да куда
ты смотришь?
Гонс смотрел на меня. А я во все глаза
смотрела на парочку странного вида. Они будто только-только сошли с цветной
картинки «Жизнь в деревне». XIX век. Масло.
Девушка лет восемнадцати, в красном
сарафане до пят, широколицая, с тоненькими косичками, болтающимися на впалой
груди. И такого же возраста юноша. С мелкими чертами лица, худощавый до болезненности, в
просторной рубахе и шароварах. Утопающие в траве ноги обуты в блестящие
сапоги. Если судить по одежде, они похожи на зажиточных селян…
— Чего уставилась-то? А?
Ой, какая «вежливая» девочка!
– Что, завидно? – не унималась она, – Ты-то
и мечтать о таком не можешь! Твой дар никогда не откроется, зазря твой
полоумный папаня на тот свет ушёл. Ха-ха! Зато матушке хорошо и нам –
таверна-то теперь наша, съела? А? Нравится полы драить да суп мужикам подавать?
А?
— Отстань от неё, Джил, – подал голос
парень.
Низкий басок ему совсем не подходил –
чересчур мощный для такого хлипенького тела.
– Сколько можно крыситься-то, ну? От
Айрис и так после смерти отца половинка осталась, пожалей её хоть самую
малость. Да и у тебя, Джил, дар-то только теплится, как умирающий язычок
огонька на горке пепла. Не-е, с таким не возьмут.
