Звук разбитого сердца —
это самая громкая тишина на свете.
Кэрролл Брайант
«Не знаю почему, но когда я смотрю на звезды, мне хочется мечтать», – думал Он, глядя в черное, густое, усыпанное блестящими пуговками звезд небо. Через толстое стекло иллюминатора Он видел людей, что толпились у края платформы, огороженной силовыми полями. Тысячи людей протягивали руки к поезду, их рты кривились в беззвучной мольбе о помощи, а глаза, полные отчаяния, были устремлены на отъезжающих. В вагон подали электричество. Желтые полосы неоновых огней протянулись вдоль салона. Мир по ту сторону иллюминатора исчез во мраке.
– Уважаемые пассажиры! Поезд отправляется через пятнадцать минут. Просьба занять свои места, – проговорил электронный голос и смолк, издав тихий щелчок.
Он посмотрел вокруг: два ряда кресел по два посадочных места протянулись на сотни метров вперед и назад.
– Уф! Еле успела. По платформе уже не пройти. – С соседнего кресла повеяло ароматом синтетического жасмина. Стройная девушка лет двадцати устраивалась рядом.
– Добрый вечер, – откликнулся Он, внимательно рассматривая девушку. Да уж, она бесподобна! Один из лучших экземпляров, которые можно забрать с собой с Земли.
– Ты откуда? – спросила девушка, глядя на него.
– Нидерланды.
– А я Настя, из России. Ты тако-о-й рыжий, – кокетливо протянула она. – Говорят, это к счастью.
– Но не для тех, кто остался там. – Через проход им широко улыбался пухлый жизнерадостный парень в начищенных до блеска ботинках.
– Вы кого имеете в виду? – осведомилась Настя.
– Я про тех, кто остался на платформе, конечно. Да и на всей Земле. Говорят, это последний поезд до Венеры. Я Роб, Калифорния, если позволите.
– Настя, очень приятно, – она протянула ему руку.
Оба выдержали паузу, ожидая от Него ответной любезности. Но Он молчал, нахмурив лоб, потирая пальцем длинный нос с горбинкой.
– Убедительная просьба, пристегните ремни, нажав на красную кнопку подлокотника справа, – попросил электронный голос.
Отовсюду послышались щелчки и громкий сосущий звук: ремни входили в пазы, плотно прижимая тела пассажиров к спинкам кресел. Он снова посмотрел в иллюминатор, платформа была едва видна в тусклом свете фонарей.
– Не насмотришься, даже не пытайся, – вздохнула Настя.
На ее прелестном личике читалась грусть, но грусть была какой-то сиюминутной, поверхностной.
– Я не могу поверить, что в последний раз вижу Землю, свой дом, – прошептал Он. Ногти больно впились в ладони.
– Скоро у вас будет новый дом. – Роб смерил его добродушным взглядом.
– Говорят, первые поезда, отбывшие на Венеру до нас, были нагружены лишь провизией, стройматериалами и техникой. Потом было несколько составов с людьми: учеными, инженерами, астронавтами. – Настя беспечно качала ногой, рассматривая что-то далеко впереди.
– Значит, наш поезд – это Ноев ковчег, – предположил Он. – Сколько нас здесь? Несколько тысяч?
– Пять тысяч восемьсот девяносто три человека и обслуживающие андроиды, – доложил голос из динамика, вмонтированного в подлокотник. Все трое вздрогнули от неожиданности.
Роб оживился, заерзал в своем кресле.
– А принесите-ка мне ионизированной воды, – неожиданно громко попросил Роб, наклонившись над динамиком.
Из люка, замаскированного в толстой обшивке, выехал металлический поднос, на котором стоял стакан с прозрачной, цвета голубого льда ионизированной водой.
– До отправления поезда осталось десять минут, – предупредил электронный голос.
Свет немного приглушили, и Он опять припал к иллюминатору. На небе ярче всех сияла Венера, а люди на платформе превратились в волнующееся море.
«Мы жили мирно, надеясь, любя, прощая, возвращая и даря, как заповедал наш век, век без войн, без слез и без скорби. Мы жили так, как учили нас древние, как просили наши сердца. Мы холили, лелеяли нашу планету и ухаживали за ней, но наши усилия оказались напрасны. Пришел день, и нас сняли с насиженного места, с Земли. С нашей Земли! Мы – люди, рожденные для этой синевы, для запаха мокрой травы после дождя, для утренней росы, должны уйти в незнакомый нам, чужой мир. Там, куда ни кинь взгляд, все иначе, непривычно, не так. А что же останется здесь? – думал Он. – А здесь никого и ничего не останется».
– Что ты взял с собой? Ну, ту единственную вещь, которую разрешено взять с Земли? – Настя дотронулась до его бледной руки, безвольно лежащей на подлокотнике.
– Я? – Он очнулся от своих мыслей. – Я взял с собой это. – Он указал на черный тубус под сиденьем кресла.
– Что там? – тихо спросила девушка.
– А я взял с собой вот это, – весело прервал их Роб и достал знаменитые «умные очки». – Кстати, мое изобретение. Не могу расстаться с таким чудом. Буду следить в них за прогнозом погоды, силой ветра на поверхности Венеры и вести виртуальный дневник.
Роб надел «умные очки», отделил палочку микрофона от тонкой дужки и артистично поднес ее ко рту, как будто собрался вести репортаж.
– Это просто игрушка, бездушная игрушка, плод фантазии на тему кодов, символов, формул. Что в ней ценного лично для тебя? – спросил Он.
– Ну, вероятно, дневник. Видеодневником и славятся «умные очки», – предположила Настя. – А я вот ничего не взяла. Одну вещь, которая напоминает мне о Земле? Насмешили! Может, я не хочу о ней помнить, – неожиданно резко добавила она.
– Почему? – удивился Он. – Ты хочешь забыть свой дом?
– Не стоит помнить о том, чего никогда уже не увидишь, – пожала плечами Настя. – Это бесперспективно. Все, кто сидит сейчас в поезде, хотят начать новую жизнь, а ностальгия остается для тех, кто остается, – попыталась сострить она, но никто не засмеялся.
– Нам придется начать все с чистого листа. Человечество в нашем лице отныне принадлежит само себе, пишет новую историю, смотрит в совершенно иное будущее, – еле слышно повторил Роб заученные слова, написанные в пособии для отъезжающих.
– Венера станет для нас новым домом. – Настя расстегнула заколку, запустила пятерню в свои густые волосы, и локоны рассыпались по плечам. Иногда она бросала быстрый взгляд в иллюминатор, но сразу же отводила глаза.
Он опять задумался, глядя в темное стекло. «Я помню кипарис, высокий, подпирающий темным острием само небо. Я помню далекий город с черепичными крышами, родной дом, каждую улицу, каждый камень на пыльной мостовой. Я помню высокий шпиль церкви. Так хорошо, так ладно скроенный черный в ночи шпиль, пронзающий небосвод. И горящие, пылающие над головой звезды. Их много, они смотрят сквозь меня, совсем меня не замечая. Но их взгляд все же обращен ко мне, просто я слишком далеко и слишком мал, чтобы эти древние старцы могли разглядеть меня. Их холодными лучами зажигается мой город, мой кипарис. Мои черепичные крыши становятся алыми, будто кровь. Шпиль моей церкви чернеет еще больше, противопоставляя себя сверкающему ночному миру. И я поднимаю глаза к небу. Лучше всех на нем видно ее, Венеру. Все это остается здесь. А что ждет нас там?»
