Чистотин Андрей Александрович
Родился в 1941 году в Вологде, живет в родном городе. Окончил Вологодский государственный педагогический институт (ныне в составе Вологодского государственного университета). Преподавал физику в школе, трудился в подразделениях Министерства связи и компании «Ростелеком». Сейчас работает инженером-лаборантом на кафедре физики в родном вузе. Всегда увлекался пением и более сорока лет выступал в составе Вологодской городской капеллы имени В. М. Сергеева, выезжал с коллективом на гастроли по России и другим странам.
Писать стихи начал в зрелом возрасте, во время рабочих командировок на Русский Север и в Туркмению. В своих произведениях часто затрагивает темы красоты природы, глубины человеческих чувств, героизма русского народа. Участвовал в литературных семинарах под руководством вологодских поэтов Виктора Коротаева и Галины Щекиной. Публиковался в местных периодических изданиях, сборниках серии «Библиотека современной поэзии», альманахе «Двойной тариф» и альманахах Российского союза писателей. Вошел в число авторов «Антологии русской поэзии» за 2020 год.
Участник конкурса «Георгиевская лента». Номинант литературной премии имени Сергея Есенина «Русь моя» и национальной литературной премии «Поэт года». Награжден медалями «Анна Ахматова 130 лет», «Сергей Есенин 125 лет» и «Георгиевская лента 250 лет». Член Интернационального союза писателей и Российского союза писателей.
Жена декабриста
В Москве у Зинаиды*,
прекрасный будуар,
посланники Аиды,
где итальянский дар.
Певцы на угощенье,
волна любовных грёз,
судьба, где очищенье,
рудник…, а то всерьёз.
В последний вечер гений
влюблённый во вчера…,
ах Пушкин, ваши гены,
мне красят вечера.
Ох Таганрог и море,
пятнадцать лет и зим,
я далека от горя,
с волною мы бузим.
Поэт к воде ревнует,
какая благодать,
хоть ножки не целует,
но хочет обладать.
Сейчас другое время
мы входим в облака,
Сибирь, расплата, бремя
и царская рука.
* невестка М. Н. Волконской
***
Мы бодрствуем порой интимно,
ты у себя в ночной пыли,
а я верчусь, где нынче гимны,
ведь ровно в шесть они цвели.
Меж нами прописи Хитровой*,
читать и видеть их крылы,
когда попутно, снова новой,
выходишь ты из кабалы.
А у меня копеек торбы,
стихов разумность дарит шок,
раздулись гордые аорты,
ну что сегодня скажет Блок.
Пустое, всё ещё начало,
нам б лбом не треснуться в судьбу,
поэта видно укачало,
нет сил на вольную борьбу.
Сидеть в саду, читать газету,
там «Графоман» навёл туман,
всё вспоминая про гризеток,
французский дух, немецкий – man.
Разъединенье треплет нервы,
куда ползти мне на закат,
не посидеть ли мне у вербы,
вон дуб и кот учёный – Katz.
Он сказки все на свете знает
хотя порой не до конца,
усну, пусть он меня помает…,
не торопите кузнеца.
* Е. М. Хитрова из плеяды друзей А. С. Пушкина.
***
Светильник у меня один,
висит над головой,
а вечером он словно клин,
в окно ногой босой.
Он в щёлку в шторах, словно мышь,
сквозь стёкла и засов,
шагает по ступенькам крыш,
глазами сонных сов.
Бретельки листиков дрожат
сползая на лету,
и каждый алый моложав
зажав слезу во рту.
Достичь медовую тропу
и на неё прилечь,
иль в мякоть травки, в шантрапу,
вкусив тепло до плеч.
Туман упал и заскучал,
свинцовый альбатрос,
он спрятал всё в морской причал
и целовал в засос,
Но в каждом сердце есть двойник,
у яблони, у лип,
в творце, фамилия иль ник,
что к старости прилип.
Я две фамилии носил,
одна по матери
из жил, и от отца, от сил
бойца, в фарватере…,
сержант, на Ленинградском был,
Люсков, он Александр,
где «За отвагу» не забыт,
стал славы номинант.
Я у ствола его бурьян
в премудрости сынов,
теперь я осени Баян,
у запятой от снов.
***
По Москве по острой, кожаной,
по бульвару всех времён,
где картины жизни вложены
в запах красок и имён,
шли картинно, боголебствуя,
отбиваясь от икон,
в головах не видно следствия,
ищут тьму, её наклон.
Музыканты словно взбешены,
барабан без тормозов,
все по детству были крещены,
на груди крестов мазок,
у гитары струны в венчиках,
Open-G играет бунт,
на колках они для вечности
и в долгу у кельтских рун.
Лифт, кабина семя злачное,
подскочил под небеса,
мавзолея жизнь калачная
в круг народная краса,
подивились, руки взмылены,
в поясах все тормоза,
а глазки, дверного филина,
в спину рогом, как коза.
Тут такое уготовлено…,
сарафаны на глаза,
вниз по кнопкам, клеть альковами,
не включая кнопку за.
Дождь грядой, летит торговыми…,
зонт влетает в переход,
мокрые как уголовники,
полицай прикрыл отход.
***
Тот человек от Пушкина в меня
идёт и поднимает гневно ноги,
я превращаюсь в заповеди дня
и забиваюсь в рваненькие слоги.
Что тот гигант, покинувший музей,
он медный гость, он всадник не гуманный,
в нём зеленеет злость, он ротозей,
из века он посыпан светом манной.
Вот Летний сад весь в кружеве оград,
белеют статуи и звуки льются,
я им не очень в это время рад,
но лучше с ними без кавычек слиться.
О гений, ты шагаешь как в аду,
а мой талант, в чужие входит ниши,
откусишь яблочко и ты в саду,
но змей уже ворчит, ты вроде нищий.
Познать поэтику, найти беду
и в творчестве шагать, аш с фото лейкой,
как все вандалы рушить на ходу,
упрятав золотишко у Корейко.
И вновь я вырос, спрятавшись в балду,
его гигант конечно не догонит,
по сказке той я медленно бреду,
а для острастки всё ж глотаю тоник.
Пустая сеть чужих наук
Всегда мне хочется в погромы
ушедших дней и деревень,
где дни весны под дождь и громы,
рождают зелени кремень.
Избёнка талая валежник
набита книжным барахлом:
«Аврора,» «Радио» – насмешник,
роман в «Роман газете» – лом.
Раздену плащ, сниму ботинки,
в стеклянных полках отражусь,
но не задену паутинки…,
он всё прочёл, я им горжусь.
Соседка теребит былинку,
а солнце жарче утюга,
всё гладит бо; лезную спинку,
зачем же бабам на юга.
Зайдёт ко мне, глотнёт картинку,
и с нею в дом, под образа,
перевернув странички льдинку…,
минута, две – сомкнут глаза.
Библиоомут мой опасен
был человек, а стал паук,
меж слов и букв, как между басен,
пустая сеть чужих наук.
***
На тёплой ладони упавшее небо
слезинка его, удивительный всплеск,
серебряный голос шального кларнета,
суфизм зарождённый в тени арабеск.
Я зеркалу капли язык подставляю
ловлю на лету, а она холодна,
я с нею уже поменялся ролями,
в неё провалился до самого дна.
Там Клод Дебюсси оживлённо – шутливо
взлетает до forte, то тихо до ниц,
и лунного света дорожка, то диво,
несёт новый день на плечах чаровниц.
Налево Нижинский танцующий Фавна,
античные вазы, сухой барельеф,
фигуры углами слепились забавно
и нимфы прекрасны, сокурсницы Ев.
Но капелька вся исчерпала заглавье
на выход в зеркальные двери дворца
на нотки одеты от вечности лавры
потомкам подарим ключи от ларца.
***
Мы просто жили не умея
вонзить в себя черновики,
