Я выпадаю из автобуса потому, что толстая, вонючая старуха со всей силы толкает меня локтем прямо по ребрам. Господи, клянусь, сейчас я накинусь на нее с кулаками и отыграюсь на ее провиснувших боках по полной программе, ведь в этой консервной банке мне пришлось ехать больше получаса и ничего человечного в моих мыслях не осталось. Однако автобус болезненно кряхтит, выпускает мне прямо в лицо черную дымку из едкого, мерзкого запаха и благополучно уезжает, а я так и стою посреди остановки, злая, разочарованная и уставшая.
Так, Зои. Дыши, возьми себя в руки. Скоро ты будешь дома, завтра выходной, и ничто не помешает тебе «пуститься во все тяжкие», пусть ты совершенно и не понимаешь значения этого модного оборота. Ну, или, что кривить душой, понимаешь, просто не практикуешь.
Вздыхаю и срываюсь с места. Не хочу бежать, но недовольство так и тянет меня за руки в сторону старого, дешевого заведения с отвратительным названием «Золотые куколки». Мама работает там уже больше трех лет. Зарабатывает неплохие деньги. Наверное, мне должно быть стыдно, ведь в ее профессии нет ничего хорошего, почетного или достойного. Но мне плевать. Едва я вспоминаю свои безумные, исступленные галлюцинации от голода, как тут же разделение на хорошие и плохие деньги испаряется само собой, ведь выбирая между достойной смертью и банальным выживанием – все мы выбираем второе, и тут уж не важно, кто ты, важно, насколько сильно жизнь тебя потрепала и как глубоко она успела воткнуть в тебя свои когти. Эти когти сжимают мне горло. Маму же эти когти стиснули со всех сторон. Я понимаю: рыпаться она не в состоянии, поэтому и не жалуюсь на ее методы работы, на ее способы и пути достижения наших общих целей. Все меня устраивает, и, поверьте, ни на что я не собираюсь сетовать. Однако сейчас я злюсь так сильно, что могу расплавить дверь бара одним лишь своим взглядом.
На часах половина восьмого. Мамина смена закончилась еще утром. И мне безумно интересно, чем же она таким занимается, что пропала почти на целые сутки. Крепко стискиваю зубы: да, черт, да, я догадываюсь, куда же моя проблемная мать опять подевалась. И все же мне хочется верить, что я искренне заблуждаюсь. Ведь не всегда сюжетные клише работают. Порой человек вынужден заниматься тем, что ему несвойственно. Распахиваю дверь клуба, пробегаю мимо круглых, высоких табуреток – на них золотые куколки такое вытворяют, что даже мне не по себе становится, – и бесцеремонно врываюсь в гримерку. Что ж, а иногда этот человек занимается как раз таки тем, что поразительно ему подходит.
– Мам, – восклицаю я и расстроенно хмурю лоб. Успокойся, успокойся – повторяю про себя, а внутри буквально сгораю от злости. Мама лежит на ободранном диване, рядом с ней еще две женщины, которым едва ли за тридцать. Однако их лица так осунулись и состарились, что этим красоткам можно дать все сорок, и меня искренне поражает, как же быстротечна юность в руках у тех, кто ею пользоваться не умеет. Высокая, сочная брюнетка – собственно, моя дорогая мать – поднимается с кушетки и вытирает измазанные в туши глаза.
– Зои, что ты здесь делаешь?
– А ты?
Женщины постанывают. Одна из них сонно переворачивается и роняет на линолеум пустую бутылку из-под дешевого спиртного. Приходится пару раз откашляться, чтобы продолжить логично мыслить.
– Уже половина восьмого. Я волновалась. – Облизываю губы. – Ты же обещала.
– Все, все, прости, это в последний раз. Честно! – Она машет в сторону уродливых красоток и повторяет: – В последний. Мы поболтали, еще и чаевые были хорошие, а потом…
– Ладно. Одевайся. Я жду снаружи.
– Зои.
– Одевайся.
Искоса смотрю на блестящее, кружевное боди, прикрывающее лишь малую часть того, что вообще должна прикрывать одежда, и выхожу из комнаты. В баре пусто – для оголтелых нимфоманов слишком ранний час. Всеми силами пытаюсь прогнать с глаз ту картинку, когда моя мать в этом шикарном боди танцует на высоком табурете. Интересно, скольких же мужчин она сумела пленить, нацепив на свое тело эти блестящие нитки? Отвратные мысли. Правда в том, что моя мать не нуждается в эротическом белье или вульгарном корсете для того, чтобы привлечь чье-либо внимание. Без макияжа, в свитере и джинсах она выглядит так, как хотела бы выглядеть я. И не только сейчас, а вообще. Жаль, что существует та часть мамы, о которой никто даже не подозревает. Ведь вряд ли эти скупые кретины, засовывая ей в трусы десятки мокрых бумажек, понимают, что перед ними не пустоголовая шлюха, а толковая женщина.
– Зои, что, мамочка опять надралась?
Владелец бара никогда не отличался тактом. Но от него и не стоит ждать снисхождения, ведь даже жизнь над ним ни капли не сжалилась, одарив кривыми, грубыми чертами лица и толстым брюхом, как у каракатицы. Я улыбаюсь так мило, как только могу, и отвечаю:
– Не ваше дело.
– Она мне пять косарей должна. Напомни, слышишь, сопля? – Он подходит ко мне. Грозит пальцем, и я изо всех сил стараюсь держать себя в руках. Не стоит ждать от людей того, что им несвойственно. Например, вежливости от тупого барана.
– Я скажу.
– Умница. Вся не в маму. Пожелай ей плохого дня и передай, что я жутко ее ненавижу.
Он уходит, а руки все чешутся. Убираю с лица волосы и как-то обреченно осматриваюсь: клуб небольшой, со сценой и двумя пилонами. Возле круглых столиков – табуреты, и уже в который раз я думаю о матери, изгибающейся на этих подмостках именно так, как требуют покупатели. Стань шире, закинь ногу, прогнись, подойди ближе…
– Зои, пойдем.
Мама появляется со спины. Рассеянно хватает меня под локоть и тащит к выходу. На ней бежевое пальто, волосы собраны в тугой хвост. Косметику она стирала так усердно, что сейчас на щеках и под глазами остались красные подтеки, и я невольно прикасаюсь к мелким ранкам кончиками пальцев.
– Не нужно так тереть.
– Без разницы. – Она нервно дергает головой, и моя рука падает вниз. Мы выходим на улицу, идем к подержанной, длинной «Хонде». Почему-то все мое недовольство исчезает, едва я вижу перед собой ту маму, которая дула мне на коленки, сушила волосы, учила готовить яблочный пирог. Странно, как же человек может сочетать в себе такие поразительно непохожие вещи. И ведь всему виной это банальное желание жить: жить лучше. Мы отчаянно верим, что где-то кому-то гораздо легче, чем нам. И мы стремимся к идеалу, которого на самом деле не существует. – Ты зачем приехала?
– Я волновалась.
– Я сама могу о себе позаботиться. Не надо меня контролировать, Зои.
– Я не контролирую, просто тебя долго не было. А ты пообещала…
– Знаю, знаю. – Она раздраженно достает из сумки ключи. Обходит машину, стуча по мокрому асфальту каблуками, и ловко запрыгивает в салон. Уже внутри она продолжает: – На моей работе тебе делать нечего.
