Свойство памяти
Свойство памяти
Умножать неясное
Размывать границы
Уносить имена.
Мария Плешкова
***
Варвара Сергеевна глядела в дождливый сумрак двора, пытаясь сфокусировать взгляд на мелких косых каплях, подсвеченных фонарем.
Этой осенью она стала чаще, сама не зная зачем, смотреть в окно спальни, выходившее на маленький парк. Словно в навидавшихся всякого рослых тополях и соснах, в низком городском небе с изредка пролетающими куда-то птицами, в самом воздухе – невидимой пище всего живого – и жили ответы.
Вот уже полгода, сохраняя внешнее спокойствие, она понимала, что к последней стадии, которую психологи называют стадией принятия, не придет еще долго, возможно – никогда.
Война…
Слово, немыслимое для женской сути, созданной, чтобы давать и удерживать на земле живое. Междоусобная, гражданская, империалистическая – какая разница… любые – определения всего лишь слова.
«Да задолбали вы уже с этой темой!»
«У нас своих что ли проблем мало?»
«С кем хотят, с тем пусть и остаются!»
«А у вас там что, много родственников?» – много лет раздражено отмахивались беспечные или бессовестные, пока дальновидные хладнокровно прогнозировали.
Слова…
Потоки слов, в момент потерявшие смысл. Многословные рассуждения – роскошь, присущая стабильности, для перемен нужны действия.
От темного духа войны уже невозможно было спрятаться, как это происходило долгие годы, когда война была «где-то там», а не ведающие большего зла, чем вспышка эпидемии, потребители – подслеповатая паства бога Изобилия, безудержно искушающего простым и доступным, – вцепилась в «где-то здесь».
Утро расстреливало цифрами, практически любая беседа так или иначе затрагивала связанные с новой реальностью темы: те еще в марте уехали, а эти, которые часто и беспардонно по отношению к ограниченным в средствах приятелям обсуждали возможность лучшей, где потеплее, жизни, упрямо остались; кто-то вышел из тени и открыто помогает фронту – и раньше, оказывается, помогал, но об этом не принято было говорить в «приличном» обществе.
Звезды падали с небес и оказывались жалкими иноагентами. Зато на освободившемся пространстве зажигались новые. Словно выпущенные из волшебного сосуда все появлялись и появлялись разрывающие душу и сердце, пронизанные любовью к Родине песни и стихи тех, кого люди, родившиеся в Советском Союзе, напрасно считали поколением списанным, выросшим в искусственном виртуальном мире. Мир, погибая в сбывающихся пророчествах, стремительно менялся, чтобы возродиться заново.
Самоварова никогда не любила и особо не поддерживала разговоров «за политику», почти ею не интересовалась.
Она не причисляла себя ни к левым, ни к правым, на выборы ходила вяло и через раз, и, если уж ей когда и приходилось задумываться над своей гражданской позицией, определяла себя как аполитичную патриотку. В новостных выпусках и новостной ленте «Яндекса» ее внимание привлекала только последняя рубрика – криминальных происшествий. Что поделаешь, профессия – вторая натура, привычное часто сужает границы.
Когда-то в детстве и юности, мечтая стать советским Шерлоком Холмсом в юбке, Варя жадно хватала отцовские газеты только ради последней страницы, где порой появлялись сведения о громких преступлениях.
Спустя годы на последних страницах газет, в числе людей, вовлеченных в расследование преступлений, несколько раз упоминали и ее имя – как следователя криминального отдела. И давно успевшая обрасти отчеством Варя не без гордости отмечала, что сумела воплотить в жизнь свою детскую мечту. Пойдя наперекор родительской воле, она стала кем хотела, пусть это и не принесло ей ни славы, ни богатства.
Минувшей военной весной все резко переменилось, и криминальные новости перестали ее интересовать. Заходя по нескольку раз в день в уплотненное цифрами войны виртуальное пространство, Самоварова столкнулась с новым пугающим ощущением: ей казалось, она медленно сходит с ума.
Ужастик из прошлого – мировая война – с каждым днем обретал вполне конкретные очертания, и Самоварова буквально не понимала, как дальше существовать внутри организма, охваченного бедой.
Поначалу списывала свое состояние на возраст, перенесенный ковид, погоду, но, выходя из дома, частенько натыкалась на такие же, как в зеркале прихожей, воспаленно-растерянные взгляды.
Зону комфорта, которая с трудом и боями досталась ей только в шестьдесят, оторвало от пристани и понесло вместе с миллиардами тех, кто с опаской наблюдал, как тонут «Титаники» и восстают из недр прошлого, прочищая свои пушки, «Авроры».
Выстраданное компромиссами, дарованное долгим трудом, нечаянно или осознанно радостное – все, что еще полгода назад составляло каждодневные нехитрые радости, ощущалось теперь пустым и глупым.
И это же «пустое и глупое», состоящее из привычек и простых желаний, притормаживало, не давая захлебнуться сознанию. Суетное и привычное, оставшееся жить на плоту одной лишь силой воли, а не силой прежней жажды жизни, с переменным успехом отгоняло скверные мысли. А перед сном сознание все назойливее возвращало к воспоминаниям, за которыми можно укрыться, – ведь оно, прошлое, уже случилось…
Начав работать после окончания юридического факультета секретарем в отделе криминальной милиции, Варя так или иначе ежедневно сталкивалась со смертью. Периоды привыкания, упаднического состояния духа, профессионального выгорания и неизбежно следовавшего за этим «выравнивания» соединились в единое полотно под названием «работа».
Целое дробилось на отрезки, в каждом из которых вчерашней идеалистке с легким нравом везло с окружением. Всегда кто-то, имевший больший опыт и больший стаж, находил нужные слова, отвлекал инструкциями и тотчас – досужими разговорами, делился знаниями и собственным примером приучал к мысли о том, что работа подле насильственной смерти такая же, как работа хирурга, пожарного, или дворника, который чистит улицы от грязи, и делает это не только ради денег, но и во благо общества.
Ее молодая психика довольно быстро приспособилась отделять «необходимое» от «личного» и до поры до времени позволяла всем этим периодам проходить без фатальных душевных потерь.
Когда пришло «личное», пережить свои травмы «по науке» Самоварова оказалась не готова. Годы ушли на то, чтобы принять смерть отца и матери. Пока они были живы, ей казалось, что она с ними не близка и, чего греха таить, она их часто осуждала.
Продолжала, защищаясь от боли, осуждать и после их ухода.
Вспоминать об этом она себе долгие годы запрещала – застрявшие в глубинах совести стрелы дурных мыслей и дурных слов оказались способными долетать сквозь десятилетия и бередить затянувшиеся раны.
Теперь ей мучительно хотелось разглядеть далекий спокойный берег, где мать и отец были еще молоды и здоровы, где картинки прошлого, пройдя сквозь невидимый фильтр, стали выборочными и яркими, будто память поставила себе целью вытравить из воспоминаний негативные эмоции и сохранить лишь нарядный видеоряд, чем-то похожий на тот, что маниакально пересылали друг другу по праздникам пользователи соцприложений: слишком яркие лучики солнца в окне, несуществующая ваза с искусственными цветами и красная мигающая гирлянда восклицающих букв.
