1.
Над холмами, покрытыми редкой пожухлой травой, появилась красно-золотистая половинка солнца. И хотя было раннее утро, деревня Болотовка давно уже проснулась. Бабы как с час назад подоили своих бурёнок и теперь выгоняли их в Мирской Проулок деревни, где коров собирал пастух Афоня и гнал их потом вдоль пологой, облезлой горы, навстречу восходящему солнцу. Мужики проснулись ещё раньше косить отаву. Август в тот год как никогда выдался сенокосным. Трава выросла высокой и по утрам, часов до десяти, держалась обильная роса, а потом весь день светило солнце, быстро высушивая прокосы.
В то августовское утро лишь в доме Федота происходило всё по-другому. Почему-то в Болотовке и во всех близлежащих деревнях мужики, бабы и даже дети называли друг друга не по именам или фамилиям, а давали звучные прозвища. Наверное, так легче было понять о ком шла речь, иначе запутаешься в многочисленных Козловых, Лобановых и Трухачёвых. Главой большой семьи в доме Федота был дед Егор по фамилии Федотов, откуда и пошла кличка всего их рода. Род Егора в селе пользовался с давних пор уважением и, поэтому, кличку им дали односельчане безобидную, не как у других – Кандырь, Косоротая, Козёл или Фля-Фля. Федотовых уважали не только в родном селе, но и во всей округе за их смекалку, не сварливость и особую мастеровитость. В давние времена почти все мужики Федоты умели валять к зиме валенки, а летом плести прочные лапти, что на селе было первейшей необходимостью. Теперь, правда, такой нужды уже не было и мужики перешли на плетение вершей, корзин и кошёлок из молодого ивняка, обильно росшего вдоль небольшой речушки Панды. Плетение незамысловатых кошёлок уже не приносило им того дохода и популярности, что раньше. Бабы у Федотовых были под стать мужикам – работящие и скорые на всякое рукоделие. В деревне лучше них никто не прял пряжу для пуховых платков, а за вышиванием к ним приезжали не только местные, уездные, но и купцы из самого Тамбова. В отличие от мужиков, бабы Федотки не утеряли своего искусства рукоделия и поныне. Помимо всего этого, женщины и девки Федотовых отличались особой статью и привлекательной внешностью, несмотря на повседневный изнурительный труд на селе. Особенно красивой была Сашка, жена одного из сыновей деда Егора, Ивана. Вот она-то и была сегодня виновницей переполоха в доме Федота. Задолго до рассвета в окнах его дома забрезжил свет от лампы, послышались приглушённый разговор и стоны. Вскоре из хаты кто-то выбежал и в темноте, рысью, побежал на край деревни, где на отшибе села в слегка покосившемся доме жила бабка-повитуха Матрёна. Она была единственным человеком, кто мог в экстренных случаях принимать роды. Спустя полчаса после этого в доме Федота появился новый жилец, который оповестил своё появление громким плачем. Роды прошли благополучно и уже через два дня Сашка занималась обычными делами по дому. Мальчика нарекли редким для деревень именем Филипп.
Сашка была без малого саженого роста, пышногрудая, с округлыми бёдрами и правильными чертами лица. Внушительные габариты не придавали ей чрезмерной массивности и грубости. Напротив, она казалась по-деревенски ловкой и даже, в какой-то степени, изящной. Все дела, за которые бралась эта миловидная девка, решались споро и весело. В ту пору, когда родился Филипп, Сашке пошёл двадцать первый год, и у неё уже была трёхлетняя дочурка Клавдия. Родила она её ещё до первой мировой войны с германцами. Вскоре началась война и мужа Ивана забрали в кавалерию вместе со своей лошадью. Филька появился незадолго до революции, когда Иван был ещё на фронте, и в деревне недоумевали – чей же он сын? Ухажёров за Александрой в округе хватало. Каждый мужик не мог удержаться от соблазна, чтобы хоть искоса не взглянуть на красивую, но, к сожалению, замужнюю молодку. Поводов для пересудов Сашка вроде и не давала, но люди в деревне думали по принципу – женщина захочет, чёрт захохочет.
2.
В конце декабря 1917 г. по заснеженной дороге к деревне Болотовка брели два мужика, одетые в поношенные солдатские шинели и сбитые сапоги. Путь их был не близким, да и дорогу всю замело снегом, отчего они шли очень медленно, еле передвигая ноги. Дорогу им несколько скрашивала мысль близкого свидания с родными, которых они так давно не видели, да полные кисеты с махоркой для самокруток. Закуривая в очередной раз «козью ножку», они наконец доплелись до Болотовки. Пройдя середину деревни, мужики остановились, коротко о чём-то поговорили и, пожав друг другу руки, разошлись по домам. Один пришелец направился к дому Федота и, отворив калитку обветшалого забора, вошёл внутрь двора. Бегло осмотрев двор и никого не встретив, кроме выбежавшего навстречу и радостно вилявшего хвостом большущего кобеля Дружка, он прошёл в дом. Внутри хаты было сумрачно и только огоньки топившейся в горнице печурки-голландки освещали занавески окон. На печи в передней комнате кто-то завозился и стал слезать с полатей вниз, громко кряхтя и что-то бурча себе под нос. Это был дед Егор.
– Хто тут к нам забрёл? – прищурив подслеповатые глаза, спросил дед.
– Здорово, батя! Не узнаёшь или совсем перестал видеть? – ответил вошедший.
– Ох, какая благая оказия. Не ужель – это ты, Иван, вернулся целёхонький! Я уж и не надеялся тебя увидать, такая чехарда завертелась по всей Расеи, – радостно проговорил дед, обнимая сына и вытирая рукавом слёзы. – Стар я стал и гляжу уже плохо.
– Ничего, отец, теперь легче станет, – задумчиво произнёс Иван. – Я ведь вернулся насовсем, правда, без нашего славного Воронка. Конь меня часто выносил из таких передряг. Если бы не он, я бы давно сгинул. Убили его подо мной год назад во время переправы через речку Бобр в Беларуси.
Дед Егор ещё раз обнял сына: – Хреново, конечно, сынок, что потерял конягу. Но, слава Богу, руки и ноги уцелели, остальное приложится. Лишь бы порешить с войной треклятой, а то мужику житья не стало. Не то, что лошадью или коровой лишней обзавестись, забыли когда вдоволь ржаного хлебушка жевали, – грустно закончил Егор.
– Вряд ли, отец, будет житуха наша в ближайшем спокойной. Если не немец, то другие нас доймут. Да и чуется мне, – произнёс Иван, – скоро начнётся война со своими, брат на брата пойдёт. Да ведь она уже началась в столице нашей, да и вокруг неё. Скоро, вероятно, и до нашей глухомани доберётся.
Немного помолчали.
– А, где все наши? – спросил Иван.
В это время в горнице за «голландкой» послышался плач малыша. Иван удивлённо взглянул на отца. Тот, не дожидаясь вопроса, проговорил: – Это, Иван, твой младшенький, Филька. А все домашние кто где. Мать в чулане возится, сёстры и брат ушли за хворостом для печки, а Лександра с Клавкой подались к Катерине помочь закончить ей вязать козьи платки.
