1
На Урале в тысяча девятьсот седьмом году зима стояла уросливая[1]. В январе она совсем распоясалась и, высказывая свой норов, перемешивая буранную метельность с прихватами морозов, заставляла горнозаводской край коченеть в сугробных снегах…
Над Екатеринбургом в восьмом часу вечера висел обломок ущербной луны, промороженный стужей до хрустальной прозрачности, а от его тусклого света заволакивала дымка сероватой мглистости.
На Успенской улице, через дом от меблированных комнат Атаманова, в каменном доме во втором этаже по фасаду светились два окна.
В квартире господина Позднякова, преподавателя истории в женской гимназии, в столовой горела керосиновая лампа под пузатым абажуром из молочного стекла. В просторной комнате красивый узор обоев. Мягкая мебель, обитая золотистым плюшем. На столе, покрытом голубой клеенкой, – остывающий самовар, тарелки с кружочками чайной колбасы и ломтиками хлеба, в двух стаканах недопитый чай. На стене в большой темной раме олеография с картины Репина «Запорожцы», а над ней в золоченых рамах два портрета бородатых купцов с хмурыми взглядами.
За столом хозяин квартиры Семен Семенович и совершенно неожиданный для него гость – бывший слесарь Верх-Истетского завода Макарий Осипович Бородкин. Гость появился в квартире на исходе седьмого часа, и ему с первых минут встречи стало ясно, что своим приходом он озадачил, а вернее, просто перепугал Позднякова.
Семен Семенович действительно никак не ожидал увидеть у себя человека, которого еще совсем недавно по всей губернии искала полиция и жандармерия. У них для этого была причина. Бородкин – вожак заводской забастовки, в мае тысяча девятьсот пятого года счастливо избежавший ареста, – сумел вовремя скрыться за пределы Урала.
Поздняков полнотел. От увлечения курением надрывно кашляет. Его густые волосы на висках тронуты сединой. Сквозь стекла пенсне смотрят усталые, серые глаза. Он сидит за столом в форменном жилете с медными пуговицами. На плечах – женский пуховый платок. Перед приходом гостя лежал в кабинете на диване, читая журнал «Нива». Увидев в прихожей Бородкина, от растерянности позабыл платок снять. Позднякову за сорок, но из-за мелких морщин на лице и близоруких глаз он выглядит старше своих лет.
Бородкин тоже разменял четвертый десяток. В его русых волосах седины нет, но в опрятной бородке уже завелись сединки. Одет он в поддевку синего сукна поверх бордовой рубахи.
Хозяин пригласил гостя к столу и налил в стаканы чай. В доме только недавно почаевничали.
Разговор начали с замечаний о морозе, о сугробах на улицах. Долго не находилась мысль для плавного разговора. Бородкин заметил, что хозяин частенько посматривает на дверь, которая уже два раза слегка приоткрывалась, и чувствовалось, что за ней кто-то наблюдает за происходящим в столовой.
– Ваше появление, Бородкин, буквально фантастично! Вот смотрю на вас, разговариваю, а все еще не могу глазам поверить, что передо мной именно вы, а ни кто другой.
– И мне, Семен Семенович, радостно от встречи.
– Как же нашли меня? Ведь за это время живу на третьем месте.
– Экая трудность отыскать человека в знакомом городе! Зашел в гимназию и узнал адрес.
– Были в гимназии? – с нескрываемым беспокойством спросил Поздняков.
– Вы оказались на уроке.
– Кто вас видел в гимназии?
– Да только швейцар. Никак, недовольны моим заходом?
– Видите ли… А впрочем – ерунда! Швейцар, конечно, вашему визиту не придал никакого значения.
– Кажись, понял вас. Значит, квартиры не зря меняли? И вас щекотала полиция. Но вы же хороший конспиратор.
– Да, пока Господь миловал. В этот район перебрался из предосторожности. Спокойный район. Вдобавок ко всему обрел устойчивую оседлость.
Заметив на лице гостя недоумение, Поздняков пояснил:
– Не понимаете, вижу? Сами знаете, уже не молод, а посему счел благоразумным обзавестись семьей.
– Поздравляю, Семен Семенович! Это хорошо! От души поздравляю!
– Спасибо!
– Надо полагать, супруга ваша тоже учительница?
– Нет. Вдова бездетная. Владелица сего доходного дома. Вот видите, стал женатым, хотя считался закоренелым холостяком. Но всякое бывает. Годы научили разуму. Захотелось уюта. Здоровье ослабло. Не по себе стало от одиночества.
– Курите лишку.
– Без табака трудно. Скверная, но закоренелая привычка.
– Опять же, кашляете.
– Кашляю, и, по мнению докторов, – нехорошо. Вы лучше скажите, что заставило вас обо мне вспомнить?
– Я вас никогда не забывал, Семен Семенович. Чать, это вы оказались для меня поводырем. Объявился в Екатеринбурге – и к вам. Но осмелился побеспокоить после того, как в Верх-Исетске не нашел никого из товарищей.
– Чего захотели? Завод после забастовки жандармы лихо перетрясли. Больше шестидесяти человек посадили на романовские хлеба за решетки. Из марксистского кружка, которым я руководил, на свободе, кажется, только один вы. Но имейте в виду, что вас искали с упорством. До сих пор не понимаю, как это вы избежали ареста!
– Верно, что чудом ушел от лап охранки!
– Был даже слух, что вас пристрелили в Лысвенском заповеднике. Видя вас сейчас перед собой, рад, что слух оказался глупостью. Да, время бежит, Бородкин. После вашего исчезновения прошло более полутора лет. Между прочим, ваш приятель Егоренко…
– Где он?
– В Сибири. Сослан на пять лет.
– Вот счастье, что жив мужик! Ссылку перетерпит да еще смелее станет.
– Где скрывались?
– Сначала у товарища в Мотовилихе, потом перебрался в Самару, а из нее был послан в Питер.
– Кем посланы? – спросил Поздняков и, выйдя из-за стола, плотно прикрыл створу двери.
– Партия послала.
– Понимаю. Чем в Питере занимались?
– С весны шестого года распространял по заводам газеты.
– Какие газеты?
– Сначала «Волну» и «Вперед», а потом «Эхо». Мне здорово повезло на этой работе. Представьте, посчастливилось повидать и даже поговорить с Лениным.
– Встречались с Ульяновым?
– Встречался и много раз. Владимир Ильич частенько бывал в редакции.
– Интересно, очень интересно. Просто удивительно. Вот и обо мне не забыли.
– О чем говорите, Семен Семенович? Как мог забыть вас! Вы же путь в партию указали.
– Большевиком стали?
– Большевик! Разве мог не стать им после встречи с Лениным! Расспрашивал он меня про наши уральские дела в пятом.
– Так. – Поздняков, сняв пенсне, шагая по комнате, долго протирал платком его стекла. – Стали большевиком? Не буду скрывать, что слышу об этом с прискорбием.
– Разве сами?..
Поздняков перебил Бородкина, повысив голос:
– Нет! Я верен Плеханову! Да, батенька, верен!
Наступило продолжительное молчание. Поздняков выпил из стакана остывший чай, закурил папиросу, прислонился спиной к печке. Бородкин сидел неподвижно, окаменев от признания Позднякова. По его спине пробегали мурашки озноба. Он был доволен тем, что не до конца откровенничал о своей работе в Петербурге. Поздняков заговорил полушепотом:
