Наши дни
Мужчина сидел на диване и смотрел в окно на полную луну, что ярко светилась в эту безоблачную ночь. Ему не спалось.
Всю свою жизнь он служил.
Честно, насколько это было возможно.
В разных структурах.
Не забывал о себе, так как идеалистом или дураком не был, но и о Родине помнил крепко, стараясь жить так, чтобы их интересы не расходились. Это и привело к катастрофе… Всю его семью зачистили. Демонстративно. Чтобы иных устрашить. А теперь оставалось лишь поставить точку в этой публичной порке…
Рядом на журнальном столике перед ним стояло три ноутбука, на экраны которых были выведены изображения с камер наблюдения. На них мужчина прекрасно видел, как неизвестные осторожно обложили его дачу, как проникли на территорию, как вскрыли дверной замок… Хотя какие же они неизвестные?..
За спиной раздался скрип обуви и шелест одежды.
– Вас тоже бессонница мучает? – спросил мужчина незваных гостей, высоко подняв руку, в которой был зажат небольшой пульт с нажатой кнопкой, отчетливо видный в свете полной луны.
– Зараза… – донесся знакомый голос из-за спины.
– Заминирован дом, периметр и наиболее удобные позиции для снайперов.
– Ты же знаешь. У них приказ. Не трогай ребят. Дай отойти.
– Ты же знаешь, что это измена. А измена по приказу – это измена вдвойне.
С этими словами мужчина расслабил пальцы, отпуская кнопку.
Мгновение.
Слепящая вспышка.
И почти сразу сменившая ее Тьма, поглотившая даже не успевшую появиться боль…
– Аллилуйя! – ударило его по ушам, и все вокруг залил яркий свет.
Мужчина заморгал и замотал головой, пытаясь скинуть с себя это наваждение. Уж что-что, а такого варианта он не мог даже представить, полагая, что отправится прямиком в ад, если тот существует. Но нет. Песнопение никуда не делось, как и свет, который, впрочем, на деле был не таким и ярким, скорее даже тусклым. Просто на контрасте с полной тьмой…
Зрение вернулось.
Черты окружающего пространства проступили, оформились и приобрели резкость. И он едва не воскликнул от удивления, так как осознал, что находится в незнакомом храме. Более того, его кто-то поддерживает под руки. А если точнее – он на этих руках висит.
Тело слушалось вяло и было каким-то… маленьким. По сравнению с окружающими. Однако, собрав волю в кулак, мужчина встал на ноги и оттолкнул тех, кто его поддерживал.
– Отошел, – буркнул кто-то рядом. – А то сомлел, сомлел…
– Мал еще службу всю стоять, – заметил другой голос.
– Как ты, Ляксей Петрович? – ласково спросил смутно знакомый бородач, разодетый как актер какого-то театра. Пышно и в меха, которые, впрочем, не казались искусственными или дешевыми.
– Душно, – односложно ответил он, подивившись своему странному выговору и детскому голосу.
И тут ему вновь стало плохо. Нахлынули воспоминания какого-то мальца. Он покачнулся, но удержался на ногах. Отпустило, впрочем, быстро. Лишь слабость и сильная пульсирующая головная боль говорили о недавнем приступе, да воспоминания целой жизни… очень, надо сказать небольшой, оставшиеся у него в голове в дополнение к его старым. Впрочем, до самого окончания службы он так и простоял, покачиваясь на грани беспамятства.
Правда, по другой причине.
Воспоминания мальца говорили ему, что он находится в Успенском соборе. На дворе стоял 1696 год от Рождества Христова[1], 11 марта. А он сам теперь шестилетний Алексей Петрович Романов, печально известный сын своего буйного родителя[2]…