Глава первая: Начало суда. Август 1997
В Замоскворецком суде Москвы шло рассмотрение дела по убийству молодой женщины. Зал был забит до отказа. Среди пришедших мало кто знал потерпевшую при жизни, ещё меньше кто был знаком с обвиняемым. Людей привлекла в суд необычайная таинственность, преданная данному делу вездесущей прессой. За несколько дней до начала процесса четыре регулярных столичных издания так и эдак обсмаковывали выданные прессе Прокуратурой района немногочисленные следственные данные, искажая их и преувеличивая. Это и разыграло в обывателях любопытство.
Суть дела состояла в следующем. Двадцать третьего января этого года господин Кравцов Николай Александрович позвонил в районную милицию и сообщил о самоубийстве своей супруги Фёдоровой Ларисы Николаевны. На место происшествия – на квартиру, в которой проживали супруги, тут же выехала дежурная милицейская бригада. Прибыв на место, блюстители порядка действительно обнаружили там мёртвую супругу Кравцова. Лариса Фёдорова умерла от передозировки снотворного, предписанного её мужу. Как лекарство попало в руки погибшей, Кравцов объяснений дать не смог. Он утверждал, что в ночь гибели Ларисы спал. При обыске в квартире была найдена предсмертная записка Фёдоровой. В ней умершая обвиняла мужа в измене с его первой женой Анной Керман. Анна когда-то была, к тому же, и подругой самой Ларисы. Запутанность отношений супругов, и отсутствие какого-либо внушительного алиби у Кравцова, позволили милиции привлечь Николая к делу в качестве основного подозреваемого, и взять его под арест. Анна проходила по делу как возможная соучастница. Учитывая, что на момент смерти Фёдоровой, Керман являлась гражданкой Германии, с неё была взята подписка о невыезде из Москвы.
Так или иначе обсуждая обвиняемых, многоголосая толпа с нетерпением гудела, ожидая начала процесса. Кто-то пытался во всех красках разрисовать ухищрения убийцы при совершении насильственного акта. Кто-то торопился достоверно определить причины, побудившие Кравцова на преступление. Впрочем, цель убийства казалась для многих очевидной: сговор давних любовников и захват ими жилплощади убитой. Для Москвы подобная бытовуха была совсем не редкостью. Соревнуясь в мастерстве коробить чуткие сердца предположениями о вероломной хитрости обвиняемого, газетные статьи наперебой привлекали внимание. Образ подозреваемого убийцы был сформирован лихими, с точки зрения морали, фразами пишущей братии так, что для читателя Кравцов представлял собой детину огромного роста, с обольстительной внешностью. Характер его соответствовал, по всем критериям, человеку скупому во всех проявлениях: от слов и чувств, до материальных ценностей. «Сообщница» Кравцова, Анна Керман, тоже не была обойдена вниманием. Её образу придали краски матёрой чужестранки-развратницы, не способной ни на жалость, ни на сочувствие.
Подобные характеристики, предосудительные в подтексте, определенно подогревали народ. Тем не менее, появление подозреваемых было встречено неровным ропотом. Первая реакция толпы явно не походила по эмоциональному проявлению на то молчаливое негодование, с каким зал должен был бы встретить настоящих убийц.
Основным обвиняемым оказался молодой мужчина тридцати трёх лет. Он был действительно высокого роста и приятной наружности, лишенной, впрочем, как угрожающего вида, так и следов каких бы то ни было затаённых коварств. Оказавшись перед публикой, введённый растерянно заморгал глазами и, щурясь от близорукости, стал всматриваться в зал. Его смуглое лицо, выбритое на скулах до синевы и прозрачное из-за тонкости кожи, было идеально чистым. Разливаясь по всему лицу ровным матовым тоном, цвет лица резко контрастировал с тёмными, почти черными, усами, придававшими этому человеку определённый шарм. Такими же тёмными были и волосы Кравцова. Коротко постриженые, они лежали аккуратной причёской в силу их природной пышности и покладистости одновременно. Красивые тёмные глаза, ярко подчёркнутые контуром коротких, но пышных ресниц, смотрели на людей с неловкостью и выражали непонимание ситуации, в какой оказался их хозяин.
Фигура обвиняемого, казалось, складывалась пополам не столько из-за его высокого роста, сколько из-за наложенного на него обвинения. Мускулистые руки с длинными пальцами и тонкими изящными суставами, такие, как у художника-творителя, при данных обстоятельствах тяжело свисали по бокам. Не находя себе покоя, руки норовили то залезть в карманы штанов, то опереться на деревянную планку судебного барьера, за которым мужчина стоял. Одет подсудимый был скромно: в серую тенниску с коротким рукавом и светло-голубые брюки. На ногах, несмотря на жару, были светло-голубые, в тон к брюкам, носки и туфли тонкой светлой кожи, удивительно чистые, особенно, если учитывать, что этот человек уже более шести месяцев находился под стражей. Подобная опрятность тоже вызвала положительную оторопь в зале. Вплоть до того, что какая-то солидная дама при детальном осмотре личности обвиняемого не замедлила поставить под сомнение лояльность правосудия. Выставляя подсудимого мальчиком для битья, она выразила также несколько нелестных слов и в адрес прессы.
Но, встав на защиту обвиняемого столь поспешно, дама тут же прикусила язычок. Все заметили, как потеплел и утвердился взгляд Николая при появлении в зале суда его предполагаемой соучастницы.
Последней оказалась молодая брюнетка того же возраста, что и обвиняемый, невысокого роста и прекрасно выраженных форм. Лицо Анны Керман было отмечено не красотой, а, скорее, ухоженностью и благородством. А изящество, с каким она несла на себе вовсе незамысловатое летнее платье, подкупало. Войдя в зал, Анна с порога нашла глазами подозреваемого и глубоко выдохнула, будто успокоилась. Целиком растворясь в направленных на неё темных глазах, она села на отведённое место и так и оставалась там, безучастная к происходящему в зале.
– Встать! Суд идет! – объявила привычным голосом секретарь суда, вслед за чем процесс пошел обычным путём. Присяжные, в числе двадцать человек, сидели за отдельной стойкой. Об их участии в открытом процессе ходатайствовала защитная сторона.
Рассматриваемое дело не представляло для больших знатоков юриспруденции никакого профессионального интереса. Вкратце выслушав государственного обвинителя, большая их половина практически предугадывала как течение процесса, так и ту меру наказания, что получит обвиняемый. То, что преступление является делом рук мужа убитой, казалось очевидным. Адвокат потерпевшей стороны Георгий Михайлович Соев созерцал суд размеренным взглядом и был настолько спокоен, что в момент, когда судья стал зачитывать результаты обыска, проведённого на месте преступления, Соев принялся оглядывать своего оппонента – Евгения Петровича Рябова. Взгляд Соева был летучим, ненавязчивым. Вместе с тем, в нём явно проскальзывало снисхождение, что означало только одно – полную уверенность.
