Кирилл отошёл в угол, в слепую зону видимости камер и прислонился затылком к стене. Прохладная комната без окон и дневного света немного облегчала невыносимую дневную жару, которая вот уже несколько недель густым слоем покрывала весь город. Уставшие от этой жары жители, неторопливо, как сонные мухи, совершали свои последовательные действия, не ожидая никаких сюрпризов от судьбы. Кирилл никогда не был с ними.
Сейчас ему нужно было просто сосредоточиться, отпустить все лишние мысли и выпрямить все действия в одну линию.
Один шанс.
Одна попытка.
Никаких репетиций, тренировок, повторов. Любая оплошность может стать роковой. Всё, что не просчитано, может убить их обоих.
Но он просчитал.
Он не спал с трёх утра, просто стоя у окна и глядя в ночной город, проматывая в голове одни и те же события и ожидая возвращения в комнату. Добавляя и убирая обстоятельства. Раскладывая всё на запчасти, как детский металлический конструктор. Ему казалось, что ошибки быть не может. Это-то и пугало больше всего.
Он поморщился при мысли о том, что может быть неожиданность. Осознание необратимых последствий неприятно, почти до боли, засосало под ложечкой. Но отступать уже было нельзя.
Силясь убить остатки беспокойства, Кирилл полуприкрыл глаза и последний раз попытался расслабиться. Глубоко и медленно он вдохнул несколько раз, расправляя и успокаивая трепещущее упорное сердце. Потом резко оторвал голову от стены и посмотрел на неё.
Она сидела на кровати в тонком белом платье на бретельках, согнув и почти поджав под себя одну ногу, а другую, свесив на пол. Длинные изящные пальцы, на почти детской ножке, едва касались пола. Руки лежали на тонкой бледной лодыжке и перебирали хлопковую ткань платья. Она смотрела и молчала.
Короткие рыжие завитушки украшали маленькую голову. Бледная, как мрамор кожа, на щеках и скулах, была усеяна густой россыпью рыжих веснушек. Тонкий нежный носик и бледно-розовые, очерченные белесым ободком губы. Она была похожа на сновидение, на белую дымку с рыжими подпалинами. «Облако, – подумал он, – туманное рыжее облако». Спасти было не сложно. Простая последовательность математических действий. Но это облако. Оно так сильно отвлекало и притягивало, что он боялся потерять концентрацию и ошибиться.
Кирилл вздохнул. «Последний раз», – сказал он сам себе и позвал её.
– Яра, иди сюда.
– Нам нельзя выходить из видимости.
– Пять минут. Он не поймет. Я засеку время.
Кирилл поднял запястье, показывая на часы и выставляя будильник.
У Яры, не смотря на жуткий страх и нервозность, не было даже и мысли отказаться. Возможно, это были их последние пять минут.
Она встала и, с большими глазами доверчивого ребенка, пошла к нему.
Кирилл смотрел на лёгкие шаги и нежные рыжие завитушки. Он уже не помнил как жил без них. И хорошо понимал, что если суждено погибнуть, то лучше такая смерть, чем тупая жизнь без нее.
Яра приблизилась, подойдя вплотную и прижавшись животом. Маленькое слепое пространство в комнате, прямо под камерой, в углу. Им едва хватало места.
Кирилл склонился лбом к её лбу и смотрел на россыпь веснушек и бледные губы. Даже в их цвет просочились задорные нотки рыжего.
– Лисичка моя рыженькая, – шептал он, не касаясь её руками и почти не шевелясь, – маленькая, послушная лисичка.
Яра запустила ему руки под майку и прижималась всем телом, поглаживая тонкую кожу на талии.
– Какая ты сладенькая…
Он приподнял её за подбородок и нежно укусил сначала верхнюю, потом нижнюю губу. Она, в ответ, приоткрыла свой влажный розово-рыжий рот, подставляя и отдавая всю себя под любые ласки, которые ему захочется.
Яра никогда и никому не была покорна… С ней не могли совладать в школе учителя, она упорно настаивала на своем и делала только то, в чем видела смысл. Пропуская уроки или опаздывая на них, она часами рисовала гигантские картины карандашом, разматывая лист бумаги на полу в своей комнате и миллиметр за миллиметром покрывала белую поверхность своими грифельными фантазиями. Отец не препятствовал ей ни в чем, он, как никто другой, знал, что не получится. Он даже ни разу не попробовал ее сломать. Просто любил и понимал, и Яра была ему за это благодарна.
Но сейчас её поймали. Поймали как маленькую птицу взвившуюся ввысь. Огромная волосатая лапа схватила её на лету и с размаху бросила в клетку, ломая крылья, ребра и разбивая вдребезги все надежды на жизнь. В этой клетке она тосковала только по одному – по маленькому огрызку простого карандаша и белой бумаге.
За первый месяц заточения, не выдержав насилия, она два раза попыталась убить себя. Первый раз вскрыла вены сталистой проволокой, вырванной из прикроватной лампы. Она, не чувствуя от отчаяния боли, расковыряла кожу и проколола вену на запястье. Ей казалось, что смерть будет быстрой, но не тут-то было. Надзиратель заметил непонятную возню. Её нашли, остановили кровь и долго били по ногам и рукам чем-то тяжелым, завернутым в сорванную с кровати простынь. Потом привязали к спинке кровати на несколько дней.
Как только она смогла нормально ходить, то попыталась ещё раз. Разорвав ту самую простынь на несколько длинных лоскутов, Яра сплела тонкую веревку и, сделав петлю, благо отец научил вязать узлы, попыталась повеситься. Но именно в ту ночь, один из надзирателей – женоподобный и скользкий Альберт – решил почему-то обойти все камеры. Яра даже не успела спрыгнуть со стула.
Ее снова били. И на этот раз уже больше не отвязывали от кровати.
Яра молча лежала и ждала. Ждала, когда ей освободят руки, чтобы можно было попытаться снова.
А потом пришел Кирилл.
К ней.
К безразличной и уже мёртвой внутри.
Как тонкая нить молнии, разрывающая на две части кромешную тьму ночного неба и вгоняющая свои острые стрелы в землю, как крошечная капля воды, падающая в глубокой пещере в подземное озеро и взрывающая тишину звонким пронзительным эхом, так взгляд Кирилла тихо вонзился в её пылающую душу, и она оказалась не одна. Не одна.
– Ты снилась мне, – со срывающим дыханием шептал Кирилл, посасывая и прикусывая её губы, язык и начиная с силой прижимать к себе.
Яра ощущала вкус его кожи. Горячей и пьянящей кожи. Ей хотелось опуститься на колени и лизать его, утыкаясь в пах и ощущая вкус мужчины. Ей нравилось очень сильно, она отвечала на ласки и тихо постанывала.
– Девочка, – продолжал он, ловя её дыхание и отдавая своё.
Приоткрывая глаза, он видел маленькие ресницы, бледные веки с голубыми прожилками вен и едва заметные веснушки на лбу. Потом отрывался от её губ и тёрся о щёки и нос, вдыхая аромат нежной девичьей испарины. Яра всегда вкусно пахла, какими-то цветами и свежестью. А когда возбуждалась, то к аромату примешивался лёгкий дурман, от которого у Кирилла почти до физического ощущения сжималась душа, и хотелось засунуть в неё пальцы, член, язык. Не важно что, лишь бы быть внутри. Лишь бы слиться с этим дурманящим, поглощающим запахом.
