Бесстрастная физиономия Макуира, капитана парохода «Нань-Шань», в точности отражала его внутренний облик: ничто в ней не указывало на особенную твердость характера или явную глупость. Заурядное, невыразительное лицо шкипера не обладало ни одной ярко выраженной чертой.
Единственное, на что могла порой указывать его внешность, – это, пожалуй, легкая застенчивость. В деловых конторах на берегу капитан, загорелый и улыбающийся, обычно сидел опустив взгляд. Когда же он поднимал голубые глаза, то смотрел прямо и открыто. Его тонкие светлые волосы обрамляли лысый купол черепа от виска до виска пушистой шелковой каймой. Морковно-рыжие усы напоминали щетку из медной проволоки, ровно обрезанную над верхней губой. Как бы старательно он ни брился, огненно-металлические отблески пробегали по щекам капитана всякий раз, как он поворачивал голову. Росту он был чуть ниже среднего, немного сутуловат и настолько крепко сложен, что любая одежда, казалось, сидит на нем слишком плотно. Словно не в силах постичь различия в климате разных широт, он всегда носил коричневый котелок, коричневатого оттенка костюм и грубые черные башмаки. Это береговое одеяние придавало его плотной фигуре неестественный, нелепо щегольский вид. В жилетную петлю он продевал тонкую серебряную цепочку от карманных часов, а сходя на берег, всегда сжимал в крепком волосатом кулаке ручку элегантного зонта-трости, самого высшего качества, и всегда несвернутого. Провожая капитана к трапу, молодой Джакс, его старший помощник, с величайшей заботливостью произносил: «Разрешите, сэр» – и, почтительно завладев зонтом, аккуратно встряхивал складки, в мгновение ока сворачивал его и протягивал капитану. Все это он проделывал с такой важной миной, что старший механик Соломон Раут, куривший у люка свою первую утреннюю сигару, отворачивался, чтобы скрыть улыбку. «Ах да! Вечно этот зонт… Спасибо, Джакс, спасибо», – с чувством благодарил помощника капитан Макуир, не поднимая глаз.
Обладая ровно таким запасом воображения, какого хватало на каждый новый день, он был спокоен и уверен в себе и по той же причине ничуть не тщеславен. Начальство становится обидчивым, властным и придирчивым именно от избытка воображения, а всякое судно, каким командовал капитан Макуир, представляло собой плавучий оплот гармонии и мира. По правде говоря, он был так же не способен отдаться полету фантазии, как не может часовщик собрать хронометр, располагая из инструментов только двухфунтовым молотком и ручной пилой. Однако даже в скучной жизни людей, всецело поглощенных повседневной рутиной, есть место тайне. Например, в случае с Макуиром трудно было понять, какие таинственные силы заставили вполне примерного сына мелкого лавочника из Белфаста сбежать в море. А ведь именно это он сделал в пятнадцатилетнем возрасте. Размышляя о таких вещах, невольно представляешь себе огромную мощную невидимую руку, которая просовывается в земной муравейник, хватает людей за плечи, сталкивает лбами, увлекает ничего не подозревающих жертв на неведомые пути, заставляя стремиться к немыслимым целям.
Отец так и не простил ему глупой прихоти. «Мы бы обошлись без Тома, – говаривал впоследствии оскорбленный родитель, – да у нас ведь торговое дело, а он – наш единственный сын!» Мать после его исчезновения выплакала все глаза. Поскольку мальчишке не пришло в голову сообщить о своих планах, его оплакивали как умершего, и лишь через восемь месяцев пришло первое письмо из Талькауано. Весьма лаконичное послание содержало следующее утверждение: «Погода во время плавания стояла отличная». Однако на самом деле для автора письма имел значение лишь один факт: в тот самый день, когда оно было написано, капитан внес его в ведомости судовой команды матросом второго класса. «Потому что я умею работать», – объяснил он. Мать вновь горько расплакалась, а отец выразил свои чувства короткой фразой: «Наш Том – осел». Отец был мужчина представительный и любил исподтишка подтрунивать над людьми. Он до конца своих лет применял такой тон по отношению к сыну, которого жалел, считая дурачком.
В силу обстоятельств навещать домашних у Макуира получалось редко, и в течение долгих лет он отправил родителям множество других писем, в которых сообщал о своих карьерных успехах и передвижениях по земному шару. В посланиях встречались такие фразы: «Здесь стоит невероятная жара» или: «В четыре часа пополудни на Рождество мы повстречались с айсбергами». Постепенно старики узнали названия многих судов, имена шкиперов, которые ими командовали, шотландских и английских судовладельцев, названия морей и океанов, проливов и мысов, выучили чужеземные наименования портов, известных своей древесиной, хлопком или рисом, названия островов, имя его молодой жены. Ее звали Люси. Они так и не поняли, считает ли он это имя красивым. А потом родители умерли.
В свое время наступил великий день, когда Макуир получил в командование свой первый корабль, а вскоре и великий день его свадьбы.
Все эти события произошли задолго до утра, когда капитан Макуир, стоя в штурманской рубке парохода «Нань-Шань», наблюдал падение барометра, которому не имел оснований не доверять. Принимая во внимание надежность прибора, время года и положение судна на земном шаре, падение барометра носило зловеще-пророческий характер, однако загорелое лицо капитана не выражало ни малейшего волнения. Он не верил в пророчества и был решительно не способен понять их зловещий смысл, пока они не исполнятся под самым его носом. «Да, несомненно, упал, – подумал капитан. – Видно, быть скверной погоде».
«Нань-Шань» шел с юга в порт Фучжоу с кое-каким грузом в нижнем трюме и двумя сотнями китайских кули[1], которые возвращались в свои родные деревни в провинции Фуцзянь, проработав несколько лет в различных тропических колониях.
Утро выдалось ясное. Маслянистое тусклое море волновалось, а в небе висело странное белесое пятно, похожее на нимб вокруг солнца. На баке, забитом китайцами, мелькали темные одежды, желтые лица и косички, поблескивали там и сям обнаженные плечи – ветра не было, и стояла удушающая жара. Кули валялись на палубе, болтали, курили, глядели за борт, иные, набрав воды, плескали друг на друга. Некоторые спали на люках, другие сидели небольшими группками на корточках вокруг железных подносов с тарелками риса и крошечными чайными чашечками. Каждый житель Поднебесной империи вез с собой все имущество – деревянный сундучок с висячим замком и медной обшивкой по углам, где хранил плоды своих трудов: нарядную одежду, ароматические палочки, быть может, немного опиума, какие-то дорогие его сердцу безделушки и маленькую кучку серебряных долларов, заработанных на угольных шаландах, выигранных в игорных домах или нажитых мелкой торговлей, вырытых из земли, добытых непосильным трудом на рудниках и железных дорогах, в смертельно опасных джунглях, терпеливо собранных, заботливо охраняемых, неистово любимых.
