Это было весной. Некоторые считают, что это лучшее время года и, пожалуй, в чем-то они правы. Другие говорят, что весна у каждого в душе, а не на улице, и это тоже верно. Оттепель перед теплом, колос зреющей надежды. Когда улицы в Одессе вдруг становятся непривычно сухими, без снега или даже грязи, и как бы сами стесняются этого, солнце стреляет по сторонам яркими пестрыми лучами, заждавшимися своего часа, а воздух чист и свеж, как выглаженные рубашки подростков. Девушки вновь надевают короткие юбки, а парни недвусмысленно выражают свою радость по поводу открывающихся красот. Облака стремительно проносятся по небу, словно ГАИшники по автострадам, а последние успешно выхватывают побольше «жертв» из повеселевшего, постройневшего потока движущихся «банок» и «иномарок». Я смотрю в бледно-голубое небо, и думаю о том, что это могло произойти когда угодно – и прошлой весной, и позапрошлой, и нудной мокрой осенью… И с кем угодно. Но это случилось именно этой весной, и с нами. Может, в этом и есть какая-то логика. Прошлое вернулось, когда о нем стали забывать. Конечно, это была только машина, но она впитала в себя все, что дали ей люди. Все самое худшее. И она выбрала эту весну…
Я не присутствовал при этом буквально (если Вы это хотите знать). Мне рассказали ребята, с которыми это случилось, но, в то же время, я словно видел все воочию, картины прошли перед моими глазами четкими красочными образами, будто проявленные в голове пленки. Вы меня понимаете?… Может быть это нелепо, но у меня такое ощущение, что я боялся больше всех их – боялся навсегда остаться там, в холодном бездушном измерении, пропитанным тьмой и зловещим миганием красных огоньков, словно глаз прячущихся монстров. И тени, танцующие силуэты людей, которые уже не были людьми, а стали марионетками в руках чужой железной воли. Негативные человеческие эмоции, впитанные металлом. Мир как маленький замкнутый капкан, держащий тебя в цепких объятиях, играющий с тобой, словно кот с мышью. Это ужасно. Некоторые вещи существуют помимо нашей воли, и они могут воздействовать на нас. Эти «некоторые вещи»… Сомневаюсь, что люди хоть когда-нибудь узнают о них всю правду. Возможно, это даже к лучшему.
Я вдыхаю запах весны, и мне почему-то кажется, что так должна пахнуть истина. Не знаю почему, я просто уверен в этом. Та истина, которая скрывается в недрах матушки Природы, как говорил старичок Кант, «вещи сами в себе». То, что мы не можем увидеть или осязать. А иногда не можем и почувствовать. Бесконечность мира, миров. Студенты редко говорят о таких вещах, но иногда думают. Когда что-то вынуждает их к этому. Я снова смотрю в небо и думаю о том, что все проходит. Время бежит быстро, твердо стиснув зубы и устремив взор вперед, подобно марафонскому бегуну-стайеру. Нам не дано увидеть, как оно останавливается, смахивает пот со лба, трясет раскаленной майкой, достает флягу и глотает мелкими глоточками теплую невкусную воду, а затем устало говорит себе под нос немного хрипловатым голосом: «Сколько же осталось?…» И, получив неслышимый ответ, встряхивает головой и снова бежит дальше. Сколько же осталось этому бегуну-Сизифу, сколько осталось нам? Неизвестность – то, что всегда тревожит каждого из нас. Однако, я всегда успокаиваюсь и начинаю думать, что это ерунда, когда (как сейчас) вызываю в своей памяти, нажав невидимую кнопочку, этот близкий мне утешающий образ. Образ вечноюной городской весны…
* * *
«ОСТОР-РОЖНО!» – громко и резко предупредил Андрей, угрожающе поведя сильными плечами. Его слова возымели действие. Невысокий мужик в дутой синей куртке сразу отклонился вперед, подтянувшись на поручне, словно дрессированная обезьяна. Убрав себя и свою пахнущую резиной одежду от носа Андрея. Теперь освободилось немного жизненного пространства между ним и средней дверью троллейбуса. Как всегда набитого утром, как бочка селедкой. Что платные, что бесплатные – никакой разницы. Надо было подождать автобус. Настроение Андрея медленно терлось у границы между посредственным и плохим. Если бы мужик начал ерепениться, возможно, было бы даже к лучшему. Можно было отвести душу. Чтоб знал, как себя вести в общественном транспорте.
Была половина десятого, и на данный момент Андрея Чухлова, студента группы ОМ-961 больше всего беспокоили две, ну, максимум, три вещи. Нет, наверное, все-таки две. Первая – это то, успеет ли он доползти в этом чертовом тихоходе до начала пары, а вторая – сильно ли обидится Катя, когда узнает, что он забыл взять ее тетрадку. По «матьметодам», как их называли, как раз то, что должно сейчас идти. Он просто оставил ее (тетрадку) на трюмо, так и не сунув в свою большую коричневую кожаную папку, которой он гордился (дорогая и удобная!).
Если честно, его даже не столько беспокоило огорчится ли она, хотя Катя была его бывшей недавней подругой, а то, КАК она начнет выражать это вслух. О, Катя умела припасть на уши, это да! С ее тягой обижаться и доставать всех по мелочам он сильно удивлялся, как же они все-таки сошлись. Ну, во-первых, в хорошем настроении Катя могла быть вполне, вполне сносной, во-вторых, ему нравились ее крутые бедра и то, как она работала ими в кровати, фигурка у нее, в целом, очень даже ничего… но, пожалуй, главное заключалось в том, что она была для него НЛО – неопознанным любопытным объектом, существом из другого мира, столь непохожего на его собственный. Ему действительно было это любопытно, познавать ее привычки и желания. В сущности, у него не было к ней других претензий, кроме этой ее глубинной склочности и… доставучести. Но этого уже хватило, чтобы сделать их дальнейшие отношения невыносимыми. Вот, например, эта тетрадка. Нет, чтобы выслушать извинения, сказать «ну ладно, только принеси завтра» и забыть. Но Катя начнет пилить, добиваться ответа «почему же он забыл тетрадку?» (почему, почему, что нельзя забыть чего-то просто так?!), трындеть о его безответственности, беспечности и.т.п., говорить о том, что он испортил ей день, но ничего страшного… И все это тихим монотонным голосом, от которого можно сойти с ума. Интересно, какой же она станет к старости?! Каргой, каких мало. В ее голову не вдолбишь (а он пытался!), что пустяки – они и есть пустяки, и незачем делать слонов из мух. С другой стороны, ему совсем не хотелось окончательно терять ее расположения и право брать тетрадки. У Кати крупный понятный почерк, даже красивый, и она все всегда пишет. Надо будет что-нибудь придумать, как-то отвлечь ее внимание. Может и поможет.
Третья вещь вызывала у него живые сомнения – следует ли ему поговорить с парнем с параллельного потока, кажется, сказавшего что-то неуважительное в его адрес. Типа «сам такой!», вчера, на перемене, когда он забрал у него один из двух стульев, на которых тот расположился.
