Сергей дремал, вздрагивая от каждого нового сообщения бортпроводника. Провалиться бы в томную негу, теплую и родную, забыться хоть на время и ничего не слышать. Тяжелый запах разогретой еды потянулся вдоль салона. Разносили ужин. Дрёма лопнула как мыльный пузырь. Всё пришло в движение: откидные столики, кресла, проснувшиеся соседи. Толпились люди возле туалетов, озабоченно оглядываясь на свои места и тележку с едой. Сергей прикрыл глаза и представил себя на месте стюардессы: множество внимательных глаз направлены на тележку, вытянутые шеи в нетерпении, одни головы и лица, а на них смятение от выбора и жадно сглатываемая слюна, проблема выбора и детская покорность. Внимание вернулось к себе, к ощущению себя этим самым ребенком, который посажен в детский стульчик для питания, скован этой рамкой и полностью зависим от родителя, стюардессы. Губы недовольно поджались – встать, размяться, именно сейчас, когда тележка уже вплотную приблизилась к его ряду, и ему сунули поднос с едой. Он уставился на еду. Уже в который раз внутренний протест или желание тонули, захлебывались в вязкой нерешительности. Сосед бойко шутил и просил себе сразу две порции вина, и сок, и воду, и чай. «Чай будет позже», – мягко возразила ему стюардесса Анечка.
Сергей нехотя раскрывал пакетики, емкости с салатом, закуской, горячим. Сосед вовсю сопел и деловито чавкал, разбрасывая на себя и вокруг себя крошки. Сергей не успел доклевать салат, а сосед уже справился с ужином, и на его столике скопился неряшливый ворох: объедки, салфетки. Он пил сок, причмокивал и в ожидании вытягивал голову. Ему повезло, он поймал бегущую мимо Анечку и попросил еще вина. Девушка подняла бровь, легкий румянец недовольства выступил на лице, и всё же пообещала ему чуть позже принести. Вскоре он, довольный, уже заглатывал вино крупными глотками. Почмокал остатки, облизнул губы и огляделся.
– Хорошо! Вы уже бывали в Венеции? – по-отечески обратился он к Сергею.
Сергей ковырялся в макаронах и не сразу понял, что сосед спрашивает именно его. Он привык к суете попутчика, его разговорам со всеми проходящими, с самим собой.
– Я каждый год езжу на карнавал, это моя личная традиция, – продолжал он довольно улыбаясь.
– Ни разу там не был, хочу снять серию видеопостов для своего блога, – сказал Сергей.
– О, я вам завидую, в первый раз всегда самые смачные впечатления. Хотя мне там каждый год удается повеселиться, уже пятый раз! – гордо выпалил сосед. – Как зовут?
– Сергей.
– А я Карлыч. Меня все так зовут, и ты зови. Карлыч – это мое отчество. Я так решил проблему важную для себя. С одной стороны, сейчас принято по имени обращаться, но это как-то по-холопски, в нашей традиции по имени-отчеству приятнее. Но я не какой-то там русофоб, ну, поэтому вот и нашел такой компромисс. Вроде как сокращенное имя-отчество – Карлыч. Программу смотрел?
– Карнавала? А что, есть программа? – удивился Сергей
– Ну конечно. А что ты снимать хочешь?
– Сам не знаю пока, на месте решу.
– Нет, братишка, на месте ты в толпе застрянешь и только глазенками будешь успевать что-то ухватывать, углядывать, где уж камерой работать. Надо знать места обитания и скопления масок, расписание их дефиле на Сан-Марко, адреса закрытых вечеринок и показов.
Сергей оживился. По правде сказать, это решение поехать на карнавал было незапланированным. Он всю осень снимал ролики, раскручивал свой видеоблог. Пробовал разные темы и форматы. Но подписчики прибавлялись медленно, вирусного эффекта не получалось. Реклама в блог не заглядывала. Знакомые советовали снять что-то необычное. Легко сказать. Он поездил по малым городам – везде тоска. Носился по новогодней Москве, но всё отснятое было пресно. И вот, когда случайно, хотя разве бывает что-то случайно, промелькнуло слово «карнавал» в каком-то объявлении, вот тогда Сергей понял, что ему нужно. Вот это – необычно. Ближайший карнавал в календаре – февраль, Венеция. Карнавал сам по себе событие, разве нужен для него сценарий, сюжет? Карнавал сам по себе сюжет. Но сейчас Сергей понял свою оплошность, он ведь даже не почитал ничего в чатах, в отзывах. Этот Карлыч просто находка.
– Карлыч, а расскажи, – он живо повернулся к нему всем телом.
Карлыч кивнул, довольно улыбнулся, второй подбородок расплылся по шее. Он наклонился к Сергею и принялся вполголоса заговорщицки рассказывать о паролях, местах, явках грядущего события. Уже лысеющая голова его иногда резко поворачивалась в сторону прохода, юркий взгляд всё время метался по салону. Сергей утонул в подробностях, захлебывался идеями и видел, как рождаются его ролики, настоящие маленькие шедевры.
– Маски эти – ненормальные люди. Это всё очень заразно, я вот заразился и в этот раз еду со своим костюмом. Кто-то сам и дизайнер, и портной, кто-то делает заказы у крутых чуваков, спецах по костюмам, там такое баблище! – прицокнул он языком. – В прошлый раз я вот с одним поляком познакомился. Кое-как разговорились, с русским язык немного схож. По-итальянски я не силен, так, простые фразы знаю. Но когда итальянцы начинают трещать, всё, я ни бельмеса не понимаю. Так вот, этот поляк два года создавал свой костюм. Но его всё не устраивало, не получалось. Он продал машину и списался с Патриком, известным в кругах венецианцев декоратором. Тот не работал с костюмами, но декоратор был первоклассный. Патрик поломался немного, но потом согласился. Поляк помчался к этому Патрику. Неделю они безвылазно сидели в квартирке Патрика и все обсуждали идею, какой должна быть маска. Поляку хотелось, чтобы и традиции венецианского костюма были соблюдены, и много перьев, и что-то мистическое чтобы обязательно. Ну, знаешь, костюм с двойным дном: смотришь вроде одно, а потом приглядишься, а оно другое. Ну, придумали, что маска эта будет вроде красной диковинной птицы, и красный цвет как кровь, ну, там живительная сила, а она, эта птица, хранительница тайны этой силы.
Патрик плыл в буром мареве грязной реки. Сильный и плотный поток держал его и топил одновременно, он задыхался от страха. Воды с шумом то смыкались, то размыкались над ним. Всплывая он не видел просвета или неба, только полные глаза мутной воды и блеклые очертания берегов. Они то приближались к нему, то удалялись, река то сжималась, подкидывая его на волнах, то отпускала, широко и вольготно расплывалась, раскидывалась, заигрывала с берегами. Воля оставила его, предала, испугалась. Тело томилось в ожидании илистого покоя. Но сердце, сердце в истерике билось по телу, сердце знало, что покой – это его конец. Но как же? Оно полно силы, энергии, оно как ребенок не могло сидеть на месте и ждать страшно необратимого. Сердце знало, что может разбудить тело, убежать от страха. Нужно только чтобы тело, это тяжелое тело, бледное и холодное, чуть пошевельнулось. Сердце металось вверх и вниз; цепи вен слабели; тело оставалось всё таким же тяжелым, глиняным. Какое бездарное тело. Сердце изо всех сил рванулось вверх к горлу в надежде выскочить из этого болотистого плена. Радость побега, легкости, близости выхода. Вены вздрогнули, теплота разлилась, мышцы сократились, и тело, содрогаясь в легких конвульсиях, ожило. Патрик открыл глаза, потолок нещадно давил своей белизной на глаза. Дотянутся до стола, до ручки, записать, еще усилие и еще, уговаривал себя Патрик, сгорбившись, медленно продвигался к столу. Кровь любит тепло, но тепло утробное, не горячее как огонь, не обжигающее. Он сидел, думая про кровь, но ничего не записал, не нарисовал. Он жил в грезах последний месяц, пытаясь понять сущность маски, ее характер, ее судьбу. Но маска не давалась ему, она пряталась. Патрик пробовал работать утром на свежую голову, всё выходило заумно, рационально, банально. Всё это было, миллион раз было. Он пытался творить ночью, одурманенный наркотиком. Наутро в ярости рвал ватманы с полуночным бредом. Всё было дурно, мутно, непонятно. Патрик пытался бросить эту затею, забыть навсегда, но неумолимо возвращался к загадке маски. Он хотел ее, он знал, что рано или поздно разгадает ее. Надо прогуляться, этот город даст то, что нужно. Он быстро собрался и уехал в Венецию.
