Симпатичный юноша Джимми Тесайгер сбегал по большой лестнице особняка Чимниз, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Спуск его был настолько стремительным, что молодой человек столкнулся с Тредвеллом, величественным дворецким, как раз шествовавшим через холл со свежезаваренным кофе. Благодаря изумительному присутствию духа и изрядной ловкости Тредвелла никакого ущерба не произошло.
– Простите, – извинился Джимми. – Послушайте, Тредвелл, неужели я последним спустился вниз?
– Нет сэр. Мистер Уэйд еще не сошел.
– Отлично, – проговорил Тесайгер, прежде чем войти в столовую.
В комнате никого не было, за исключением самой хозяйки, укоризненный взгляд которой вселил в душу Джимми то же самое неприятное чувство, которое всегда посещало его при виде безразличных глаз трески, выложенной на прилавке торговца рыбой. Однако ж, черт возьми, с какой стати эта женщина может смотреть на него подобным образом? Пунктуально спускаться вниз во время пребывания в загородном доме в точности в девять тридцать было немыслимо. Правда, сейчас на часах было уже пятнадцать минут двенадцатого, что, быть может, выходило за допустимые рамки, однако даже в таком случае…
– Боюсь, что я несколько запоздал, леди Кут. Так?
– O, не стоит беспокойства, – ответила та полным меланхолии тоном.
На самом деле опоздание гостей к завтраку весьма задевало ее. Ибо в первые десять лет их супружеской жизни сэр Освальд Кут (тогда еще просто мистер Кут), говоря откровенно, устраивал настоящий скандал, если утренняя трапеза опаздывала хотя бы на полминуты после восьми утра. Таким образом леди Кут привыкла считать отсутствие пунктуальности смертным грехом самой непростительной природы.
Привычка умирает не просто. Кроме того, будучи женщиной искренней, она не могла не спросить себя о том, что хорошего способны совершить в этой жизни подобные молодые люди, не имеющие привычки рано вставать. Как часто говаривал сэр Освальд репортерам и прочей публике: «Свой успех я объясняю исключительно привычкой рано вставать, во всем экономить и во всем следовать системе».
Леди Кут была женщиной крупной и симпатичной, но в какой-то трагической манере. Большие, полные печали глаза дополнял низкий голос. Художник, разыскивавший модель для написания картины на тему «Рахиль плачет о детях своих», был бы восхищен леди Кут. Кроме того, она преуспела бы в мелодраме, в качестве бредущей под падающим снегом жены какого-нибудь безнадежного негодяя. По внешнему виду можно было предположить, что судьба ее испорчена какой-то ужасной тайной печалью, хотя, по правде сказать, жизнь свою она прожила без каких-либо забот вообще, если не считать молниеносного взлета к благосостоянию сэра Освальда. В девичестве эта женщина была особой живой и веселой, пылко влюбившейся в Освальда Кута, перспективного молодого человека, торговавшего велосипедами рядом со скобяной лавкой ее отца. Жили они счастливо, сперва в паре комнат, a потом в крошечном доме, a потом в доме побольше, a еще позже – в целой последовательности домов все возраставшей величины, но всегда в разумном удалении от «работяг», до тех пор пока сэр Освальд не достиг такой величины, что непосредственной связи между ним и «работягами» уже не усматривалось, и получил возможность ублажать себя арендой самых огромных и роскошных домов во всей Англии. Чимниз же представлял собой место историческое, и, арендовав этот дом на два года у маркиза Кейтерхэма, сэр Освальд ощутил, что достиг вершины собственных амбиций.
Однако подобная ситуация не доставляла никакой радости леди Кут. Будучи женщиной бездетной, на ранней стадии своей супружеской жизни она расслаблялась за разговорами со своей «девушкой» – и даже когда число «девушек» возросло в три раза, разговоры с прислугой составляли основное ее развлечение. И теперь, располагая стайкой служанок, величественным, как архиепископ, дворецким, несколькими весьма импозантными лакеями, полным комплектом суетливых кухарок и судомоек, устрашающего вида заморским шеф-поваром, наделенным заморским же темпераментом, а также внушительного объема домоправительницей, на ходу последовательно скрипевшей и шелестевшей, леди Кут ощущала себя брошенной на необитаемом острове.
Тяжело вздохнув, она проследовала из комнаты через открытое французское окно, к явному облегчению Джимми Тесайгера, немедленно воспользовавшегося ситуацией и наложившего себе побольше печенки и бекона.
Недолго постояв на террасе в самой трагической позе, леди Кут подвигла себя поговорить с Макдональдом, главным садовником, как раз обозревавшим аристократическим оком вверенный его попечению домен. Среди главных садовников как таковых Макдональд считался вождем и князем. Так что место свое он знал и не сомневался в том, что его дело – править. И потому правил – самым деспотическим образом.
Леди Кут приблизилась к нему во взволнованном состоянии.
– Доброе утро, Макдональд.
– Доброе утро, миледи. – Эти слова были произнесены так, как должно говорить главным садовникам – со скорбью и достоинством, присущими пребывающему на похоронах императору.
– Я хотела спросить: не сможем ли мы подать сегодня вечером на десерт немного нашего позднего винограда?
– Он еще не созрел, – изрек Макдональд голосом любезным, но вместе с тем твердым.
– Ох! – молвила леди Кут и, набравшись храбрости, продолжила: – Ох! Но вчера я была в дальней оранжерее и попробовала несколько ягод, и они показались мне очень хорошими.
Макдональд пристально посмотрел на леди Кут, и та покраснела. Взгляд этот заставил ее ощутить, что она допустила абсолютно непростительную вольность. Очевидно, покойная маркиза Кейтерхэм никогда не позволяла себе столь значительного нарушения приличий, как вкушение винограда в одной из собственных оранжерей.
– Если б вы отдали подобное распоряжение, миледи, мы срезали бы гроздь и послали бы ее вам, – строгим тоном проговорил Макдональд.
– O, благодарю вас, – проговорила леди Кут. – Конечно, в следующий раз я так и поступлю.
– Однако виноград пока еще не совсем созрел.
– Да, – негромко пробормотала леди Кут, – да, должно быть, вы правы. Пока оставим этот вопрос.
Макдональд сохранял истинно владычное молчание, и леди Кут вновь взвинтила себя.
– Я намеревалась поговорить с вами о той лужайке, что в конце розария. По-моему, ее можно было бы использовать как площадку для игры в кегли. Сэр Освальд очень любит покатать шары.
