– Говори что хочешь, Матье, но когда ты попадешься ей, болтовня тебя не спасет. Знаешь, что она с тобой сделает?
Бернадетта обвела притихшую дворню угрожающим взглядом. В переполненной кухне воцарилось такое безмолвие, что стало слышно, как лезет из чана разбухшее тесто.
Старуха перехватила поудобнее нож, высунула язык – и вдруг с размаху чиркнула по кончику.
Все ахнули. Новая судомойка, пышнотелая девица с голубыми глазами навыкате, завизжала от ужаса. Даже Николь, видевшая эту проделку не первый раз, не удержалась от вскрика.
Лезвие рассекло воздух в полудюйме от кожи, а Бернадетта откинула голову и разразилась громогласным хохотом.
Отсмеявшись, она с размаху воткнула нож в щель между досок. Матье попятился, не сводя глаз с покачивающегося лезвия.
– Что, наложил в штаны? – прокаркала старуха. – Паршивый могильный крот!
– Я не…
– Молчать! Или забыл?
Подняв к закопченному потолку палец, Бернадетта торжественно провозгласила:
– Всякий, кто осмелится прийти на кладбище Левен, будет считаться осквернителем!
Юноша умоляюще посмотрел на Николь. Та едва заметно покачала головой: и не проси, ни за что не стану перечить рассерженной старухе. Во всей округе нет никого, равного Бернадетте в умении сквернословить. От ее ругани линяют куры, скисает молоко и дохнут мыши!
Что касается мышей, то и пусть себе дохнут. Но в руках у Николь был кувшин с горячим молоком.
Оцепенелое молчание нарушил голос судомойки:
– Кому он попадется, Бернадетта?
Старуха обернулась так резко, что сидевшие поблизости отпрянули.
– Что?
– Ты сказала, что Матье попадется кому-то, – пояснила девица, глупо улыбаясь. – Это какая-то сказка, да?
Единственный глаз Бернадетты яростно сверкнул.
– Безмозглая гусыня, тухлые харчи тебе в глотку! – загремела старуха. – Чтоб твой поганый язык копытом отдавило! Хочешь навлечь беду на всех нас?!
Николь метнулась к двери, каждый миг ожидая окрика. К счастью, взгляд старой карги был прикован к остолбеневшей от ужаса судомойке.
Девочка просочилась в щель и со всех ног бросилась прочь. Она промчалась по коридору, юркнула на лестницу, взлетела вверх, крепко прижимая кувшин к груди, свернула в галерею и лишь тогда замедлила шаг.
Никто не должен видеть ее носящейся по замку. Особенно теперь, когда все ждут важного гостя. Хороший слуга ходит чинно, говорит тихо, держится незаметно – так наставляла их Бернадетта каждое утро.
Сюда свирепые вопли старухи уже не доносились, лишь потрескивало масло в светильниках да вдалеке глухо лаяли собаки.
Николь перевела дух. Хвала Деве Марии, ей удалось улизнуть. Если бы одноглазая что-то заподозрила…
Из прохода справа потянуло стылостью. На стенах галереи чадили масляные плошки, отбрасывая дрожащие тени, но в узком коридоре плавала густая тьма.
Девочка поежилась. Быстрее бы миновать нехорошее место! Луна, пухлая, как щеки кухарки, уже повисла над главной башней замка. А если в начале лета под полной луной на тебя повеет холодом из-за угла, жди встречи с Симоном де Вержи. Говорят, если призрак протянет тебе свою отрубленную руку, будешь болеть и чахнуть, пока не помрешь.
Мари рассказывала, что прошлым летом видела его своими глазами. Но Симон пощадил ее и не стал предлагать свой жуткий дар.
Правда, Мари известная врушка и к тому же страшна, как нетопырь. Если бы призрак убитого графа и впрямь попался на ее пути, еще неизвестно, кто из них обмер бы от ужаса.
Убеждая себя, что мертвый хозяин не бродит по замку в эту ночь, Николь ускорила шаг. Внезапно до ее слуха донеслось заунывное бормотание.
Девочка похолодела. Молясь, чтобы ей почудилось, она застыла на месте. Но сквозняк явственно донес до нее негромкий тоскливый голос.
Симон де Вержи! Возвращается в башню, где нашли его бездыханное тело!
Не помня себя от страха, Николь заметалась по галерее.
В стене через каждые двадцать шагов чернели провалы заложенных окон. Когда-то они предназначались для стрелков, но потом окна заложили, а поверх стены возвели крытую дозорную дорожку. В стене галереи остались только глубокие ниши.
В одну из них и скользнула Николь.
«Пресвятая Дева, спаси меня!»
До ее слуха донеслись шаги. Девочка перестала дышать и зажмурилась.
– Только не Валери. Пусть будет Озорник, – послышался резкий голос.
– Ваша милость, простите, но Озорник с норовом… – возразил тягучий унылый бас.
От облегчения Николь едва не выронила кувшин. Дядюшка! Его карканье она приняла за голос призрака.
Но радость девочки длилась недолго. Ей хватило нескольких слов, чтобы узнать его собеседника, и она еще сильнее вжалась в стену.
Кое-кто из слуг признавался шепотом, что согласился бы скорее вызвать гнев покойного Симона, чем его брата, здравствующего и поныне. Граф Гуго де Вержи, полновластный владелец замка и окрестных земель, славился крутым нравом. Они со старшим конюхом приближались к тому месту, где пряталась за выступом стены Николь. Если заметят ее, непременно решат, что подслушивала.
– С норовом, говоришь… – усмехнулся граф. – Ничего, нашему гостю это придется по душе.
Чеканные шаги отдавались грохотом в ушах Николь. Казалось, хозяин и слуга идут прямо на нее. Девочка прижала к себе кувшин с такой силой, словно он мог сделать ее невидимой.
Мимо ниши прошли два человека. Николь приоткрыла глаза и уткнулась взглядом в темно-зеленый камзол Гуго де Вержи. Гастон в своей серой рубахе двигался за ним, как тень.
– Приготовь испанские седла, – отрывисто распорядился Гуго, – и Птичку на замену. Если маркиз загонит Озорника, ему должны сразу подать новую лошадь.
– Будет исполнено, ваша милость.
«Птичку? – удивилась Николь. – Но ведь Птичка…»
Граф остановился так резко, что старший конюх сбился с шага. Девочка оцепенела.
У его милости нюх, как у волка. Неужели почувствовал, что кто-то смотрит ему в спину из темноты?
Несколько томительных мгновений Гуго де Вержи стоял неподвижно, будто прислушиваясь. Затем снова двинулся вперед, не говоря ни слова, и покорный его воле слуга последовал за ним.
Когда две фигуры исчезли в глубине коридора, Николь вытерла пот с похолодевшего лба и поспешила покинуть свое ненадежное укрытие.
Но из головы у нее не выходили слова графа.
Подать Птичку на замену Озорнику… Что за странный приказ!
Спору нет, Птичка на редкость красива – тонкая, хрупкая, редкой золотистой масти. Под солнцем она светится, точно капля меда. Дядюшка говорит, что быстрее этой кобылки не сыщешь на всем белом свете. «Несется так, словно пичужка удирает от ястреба», – сказал Гастон, когда первый раз сел на нее, и с тех пор лошадь не звали иначе как Птичка.
