Эля смотрела, как за окнами старенького «уазика» исчезали в сумраке проносившиеся картинки пейзажа чужой страны. Всё было ново, хотя ничто не поражало воображение. Она чувствовала сейчас лишь растерянность, страшилась неизвестности, в голове царил сумбур, вызванный срочным отъездом. Девушка знала о предстоящей перемене, готовилась к ней, однако события стали развиваться неожиданно скоро. Случившееся оказалось на руку. Рутина последних лет жизни засасывала её в омут безысходности, не давая никаких надежд на будущее. Спокойная стабильность, застой в отношениях, какая-то неподвижность во всём, тоскливая скука пролетавших дней, месяцев, лет заставляли чувствовать себя отработанным материалом, чужой в собственной судьбе. Изматывали постоянные скандалы в семье, устраиваемые истеричной матерью, приевшаяся работа да извечные проблемы эгоистичного брата.
Эле надоели ничего не значащие, скоротечные знакомства, одномоментные встречи, одноразовые свидания, заискивающе-масляные взгляды потенциальных претендентов на благосклонное внимание. Холодную пустоту девичьего сердца они не согревали. Один странный тип, приглашённый вздорной мамашей, племянник давних знакомых, возомнил себя её женихом, вызвав протест в сознании недотроги. Мать настойчиво рекомендовала не отворачиваться от гостя, обходиться с ним поласковее. Окрылённый поддержкой визитёр набрался смелости, размечтался о совместной жизни, стал планировать скорое рождение двух детей-погодков. Эльгу не спрашивали, даже слова вставить не давали. Она махнула рукой, оставила бесполезные попытки, опасаясь очередного припадка материнской агрессии. Скоропалительный контракт на три года явился для неё избавлением от ненужных выяснений отношений с родительницей да с загостившимся «женихом», своеобразным побегом.
Эля ехала за новыми эмоциями, надеждами, скрывалась от одиночества, грусти, оставляя за плечами всю серость, неурядицы московской жизни.
Городок Фюрстен встретил их неоновым светом вывесок на немецком и тишиной. Разъехавшиеся ворота на пропускном пункте военного городка открыли для машины проезд на территорию части. Девушку с провожатым высадили у двухэтажного серого здания общежития для служащих. По ступенькам широкого крыльца они поднялись к входной двери, из-за которой раздавался гул мужских голосов. Створки неожиданно резко распахнулись, Элю едва не сбил с ног мужичонка, вылетевший на улицу под крики оставшихся:
– Николаич, будет тебе! Постой!
Безнадёжно махнув рукой, тот потрусил прочь.
Прибывшие вошли внутрь. Шум стих. На Эльгу оценивающе глядели с десяток мужских глаз. Девушка ненавидела такие моменты, хотя жизнь любила бросать её в подобные ситуации. Ещё в подростковом возрасте ей приходилось частенько испытывать на себе любопытные взгляды сотен подчинённых отчима, служившего командиром в одной из войсковых частей. Чтоб скрыть свою природную стеснительность, скованность, она придавала лицу выражение равнодушной отстранённости, словно пряталась за маской, что вошло в привычку. Мать неизменно отчитывала её за «надменную манеру поведения», но освоенный приём всегда выручал. Сейчас опять пришлось прибегнуть к излюбленной тактике, принять холодно-безразличный вид, дабы не залиться краской смущения. Следуя через узкий проход между разгорячёнными, подвыпившими незнакомцами, с которыми ей предстояло жить по соседству, она ни на кого старалась не смотреть, пока в этой безликой для неё толпе не упёрлась в спину высокого жилистого парня, стоявшего в проходе, размахивающего руками, хриплым громким голосом доказывая что-то своим оппонентам. Отступив на шаг, Эля попробовала обогнуть препятствие. Неторопливо обернувшись, молодой мужчина заглянул прямо в глаза оторопевшей девушке, вызывающе прохрипел:
– Здрасте!
Зажав растерянность в кулак, сдерживая дрожь в голосе, Эльга постаралась ответить ровно, спокойно, в тон приветствию:
– Здравствуйте, – и поспешно проследовала за провожатым, уже скрывшимся за углом.
Подселили её к женщине тридцати пяти лет, в просторную светлую комнату, разделённую шкафами на жилые отсеки, где каждая из жиличек имела угол с пружинистой кроватью, тумбочкой. Около самой двери находилась кухонька, отделённая занавесью, там помещались столики для приёма пищи да разделочный с электрической плиткой, рукомойник, полки с немудрёной посудой, пара табуреток, в углу примостился маленький холодильник. В центре помещения, между шкафами, красовались большой стол с несколькими разномастными стульями, два кресла, тумба со стареньким телевизором для совместного пользования. В общем, на первый взгляд всё приемлемо, даже довольно мило. Рина – так звали соседку – накормила Элю с дороги жареной картошкой, наскоро ввела в курс дела, чтоб поскорее отправить в душ, дабы избежать очереди, – как раз наступило их время пользования санитарным отсеком.
Прихватив с собой халатик с тапочками, полотенце, сумочку со всем необходимым, девушка поспешила в самый конец длинного общего коридора, который, к её радости, опустел. Подставив уставшую спину под упругие струи тёплой воды, новенькая с наслаждением расслабилась, лениво прокручивая в голове события дня. Вскоре, обмотав мокрую голову полотенцем, затянув влажное тело в ярко-красный халатик с белым горошком, посвежевшая, ожившая, она толкнула дверь в уже свою комнату и растерянно остановилась, замерев на пороге от неожиданности.
За большим столом сидел тот самый парень, который поразил её самобытностью голоса ещё на лестнице, что-то говорил, почти кричал Рине. Вынув дымящуюся сигарету изо рта, окинув оценивающим взглядом худенькую девичью фигурку, он вдруг обрушил на неё шквал вопросов, незамедлительно требуя ответов, словно имел право на допрос с пристрастием. Ситуация слегка сбивала, чуть злила, заставляла думать, что парень глуп, не понимает двусмысленности положения или намерено разыгрывает комедию.
Девушка, мокрая, полураздетая, растрёпанная, казалась испуганной первоклассницей перед разошедшимся директором школы, не смела дать отпор зарвавшемуся нахалу, ввести его в «игнор». Эле не хотелось начинать пребывание на новом месте со скандала, она еле цедила слова, отвечала, стиснув зубы, старалась больше отмалчиваться. Мучителя спектакль забавлял, он длил и длил эту пытку, дразня её, и, похоже, вознамерился оставаться в девчоночьей комнате долго. Наконец, отбросив свои вопросы, гость разразился тирадой о политике, политиканах, обругал Москву, москвичей, прошёлся по новинкам из мира музыки. Вдруг, прервав свой монолог, заявил:
