«Разбежалась жизнь по тропинкам и чащам. Снова продолжалась дремучая дорога со снующей глупой суетой. Хищным рысканьем и коварством с дерева. Утомляющей погоней. Стремительным взлётом и парением над холодными лесными озёрами.
И падением – последней точкой прожитого мгновения. После которого поднимаются в облака те, кто с крыльями.»
Дремучая страна Забайкалье. Райский уголок каторжанина, где пугачевщина варит кулеш.
Зашло на огонек босое русское дворянство после Санкт-Петербургского бала похлебать горячей царской баланды с дороги. И распахать ледяную целину железными браслетами, отстегнув золотой эполет, как ризу с божницы.
Сердце Бестужева погребено у Гусиного озера Селенги. Остановился часовой механизм мятежной элиты… Сыграв в гусарскую рулетку с отечеством.
В те далёкие стародавние времена, когда только взялись за топоры перестройки предприимчивые мастеровые России, под ещё кумачовым полотнищем небес. И ещё не оперился в двуглавого орла первый честный частный олигарх…
Прелестница – романтика молодости, примадонна судьба, увлекла меня, уводя за горизонты…
Забайкалье – Сибирская Россия приняла хлебосольно с ядрёного мороза, угощая водкой в кочегарной мастерской. Где и художничали мы, вольные предприниматели от Мельпомены, создавали из утильной рухляди первый экзотический интерьер.
С ним я познакомился внезапно…
– Аркаша, – отрекомендовал себя мастер. – Четыре ходки в ЛТП. Там изучал камерную музыку и постигал азы живописи. Он снял рубаху, демонстрируя шикарно татуированную плоскость тела. В голубых пастельных тонах на реберном подрамнике красовалась панорамная живопись, корнями сосущая сердце. Лебединое болеро. На грудной клетке бился поэтический триптих душевного страдания – и синий парусник вдали… и бегущая по волнам…
– Стихи принимаешь?
Шершавая физиономия оскалилась в улыбку. Желтое око зверя выстрелило в упор дерзостью.
– Вступительный экзамен на вшивость?
– Вроде того.
– Я все принимаю, что для сердца.
Аркаша затянулся ядовитым дымом.
Я пододвинул стакан. Сквозь слюдяную льдинку окна слезила недокуренная планета. Холодным неоновым светом печального одиночества… Прокалывая булавкой сердце…
За какие грехи судьба-злодейка загнала его сюда в край ледяного холода? И он, как каторжанин, отбывал пожизненный свой срок…
Наяривал Аркаша, как гусляр Садко, после стопки. С уверенным мастерством рвал душу, натягивая жилы на ребра. Нутро хрипело и клубило жаром, как пекло, куда напрудили небесной лазурью архангелы. Маэстро гегемон виртуозно дирижировал ломом и киянкой. Играючи, подкуривал от сварочной искры, жадно поглощая угарный газ, как кислород, отряхивал пот с дубленой шкуры. Мороз шипел на шершавой коже. Красные пальцы выжимали из металла слезу. Творил за троих по смежным и перпендикулярным специальностям. В сухих хищных губах, изворачиваясь, шкварчала скомканная цигарка. Язык заглатывал ее, как монстр, оставляя на снегу черный блестящий плевок.
Аркаша выбивал осколки стеклянной искры из глаз, разминая белый позвоночник. Мороз известью припорошил брови. Татуированная балерина на груди стойко танцевала леденящее болеро, разбросав синие крылья, одетые в чешую змеиных перчаток, заслоняя собою сердце. Арктический холод вылизывал распятую демоническую наяду, как новорожденную снегурочку.
Солнце полдничало, уложив замороженные облака пастилой. В окнах отражалось стеклянное небо, осколками луча проходясь по глазам. Оцепеневший тополек будит от летаргического сна синичка. Бьется она по его прозрачным прожилкам, как сердечко.
Маленький тополь за синей рекой тянется к солнцу озябшей рукой.
Хочет пробиться сквозь белые сны с дочерью вьюги к истокам весны.
Там, где снежинка из ласковых рук выпадет хрупким подснежником вдруг.
Аркаша, как мыло, настругивал на хлеб каменное сало. Процедура ланча аборигена разрезала цивилизованный глаз, как луковицу, выжимая каплю морозной слезы.
Демонстрируя из-за пазухи парфюмерный баллон антистатика, как продавец дефицитного товара, он угостил душевной гримасой, обнажая резцы. И, с невозмутимостью приступил к процедуре поиска алкогольных частиц в эфирной жидкости. Зажимая антистатик ладонью, как в тиски. Желтый ноготь скользил, отыскивая пульсирующую артерию, вонзая жало гвоздя в жестяной бок. Он зашипел ядовитой слюной. Как алхимик уверенно чародействовал, переливая в стеклянную емкость содержимое и добавляя по вкусу водянистой жижи. Термоядерная смесь заклокотала, выедая кислотой прозрачный желудок банки. Он опрокинул в воронку рта, как расплавленное серебро. Словно монгол, истязающий христианскую душу. Стеклянный глаз наливался оловом. Эфирный шок парализовал мозговую извилину поцелуем кураре, высасывая из нее слизистое содержимое.
Аркаша хлестал сатанинскую смесь, как минеральную язвенник, получая допинг, как пасть унитаза от щелочи. Флакон с антистатиком был пуст.
Ртутная целебная настойка питала творческим вдохновением. Добросовестно взращивая гибрид новой противоциррозной печени, закаляя ее дамасским методом.
Поползла дурмань по телу, наполняя глубоководное русло мертвой реки. Алкогольный наркотик, как вурдалак, присосался к горлу человечества, высасывая спинной мозг из обмякших конечностей. Выжигая мозги каленым дерьмом забвения. Окунается душа в подземный санаторий, принимая лечебные грязи. И полощется там, как портянка в дырявом сапоге, с оторванной подметкой счастья.
Верно-ли лукавили средневековые мудрецы, то что твердь земная на монолите черепашьих панцирей зиждется и монументальных ногах-колоннах индусских слонов? Возможно, облака Средиземноморья и поддерживает атлант-культурист. Но небесную твердь Российской земли удерживает мозолистым горбом, пашущий на ней работяга. И текут реки синие в набухших венах земли под облаками – хлябями молочными.
Мороз зубами вгрызался в костяные пальцы. Аркаша заколотил последний гвоздь в опалубку, как в гроб вогнал. И запахнув в фуфайку синюю татуированную наяду, согревая ее ребрами, как ребенка, шагнул в сторону, чтобы идти хромым шагом напролом, через пустырь и мороз, бросить замерзшую шкуру в лежбище. А на груди татуированная балерина, бегущая по волнам ледяного холода, несла его в далекий жаркий уголок души. Где уставшее тело могло избавиться от скрипящих сапог и просушить кожаные портянки, согреваясь, как у печки, прозрачной нежностью женщины-надежды, желанной хозяйки сердца. А она, сбросив волчью шаль, как ночную рубашку, оближет преданной лаской засыпающие глаза. Успокоив пушистых щенят под сердцем.
…Бегущая по волнам надежды…
