Ни о каком творчестве в детстве и юности не мечтал. Да он, похоже, и не мечтал никогда. На редкость удачная, спокойная школа быстро наладила хорошие отношения с точными науками, аккуратно оградив от обычных юношеских безобразий и драм. Все необходимые жизненные прививки были поставлены вовремя, так что болезни роста случались редко, протекали мягонько, а чаще всего вообще не случались. Счастливчик, у него были приличные учителя. Бывает же такое.
Лакомую радость познания он испытал в пятом классе и с тех пор не тяготился никаким обучением, даже стремился к нему, легко побеждая природную праздность. Обнаружив в себе интерес к изучению мира «через себя», пробовал думать о себе и людях, о себе и пространствах, о себе и явлениях. Думать понравилось.
Всех пятиклашек с весны перевели во вторую смену. Егорке теперь доставалась целая половина дня с утра до начала уроков! Тратилась «целая половина» на домашние задания, на Крапивина и Дюма, на Бажова, Свифта и Гофмана, на всякие неторопливые раздумья, на тортики и конфеты в процессе чтения, и на томатный сок вместо обеда.
Мама ловко, ненавязчиво выстраивала читательскую программу отпрыска. Вслед за мифами Древней Греции он проглатывал волшебные русские сказки Афанасьева, впечатлялся записками императрицы Екатерины Великой или княгини Дашковой, а после Сабатини и Дефо брался за потрясающие поморские были Шергина и Писахова.
С этих-то самых, запредельных книжных высот изумленный читатель и шлепнулся обратно в комнату, наполненную белым едким туманом резиновой гари. У входной двери истошно орал звонок. Кеды! Прежде чем взяться за книгу, он выучил уроки, выстирал новенькие китайские кеды и поставил их немного подсушиться в духовку газовой плиты. Подсушил!
Егор мигом распахнул сотрясаемую стуком дверь, ринулся на кухню, выключил газ и начал раскрывать окно. Вбежавший вслед за ним сосед из девятой квартиры, девятиклассник Паша, метнулся к раковине, зачем-то набрал полную кастрюлю холодной воды и плеснул на раскаленное духовочное стекло. Брызги, пополам со стеклянными осколками и паром, взорвались эффектным гейзером. На решетке догорал фантастический резиновый пирог с выжившими в огне ярко-красными тлеющими шнурками. Оба засмотрелись на колоритное зрелище.
– Так кем ты, говоришь, мечтал быть в детстве? Пожарником? Или пекарем? – начинал веселиться Пашка. – Мечты сбываются!
– Ассенизатором, – отвечал Егор, кое-как подавляя смешливые ноты.
– Кем?
– Ассенизатором, – уже озорно смеялся незадачливый пекарь-поджигатель.
– Ну, нет. С этим делом ты давай без меня. А ты зачем их туда запихал?
– Сушил.
– Высушил?
– Высушил.
– Молодец! – с деланной серьезностью похвалил Павел, отправляясь в комнату открывать окна.
Он с увлечением разглядывал разложенные по всем диванам, креслам, столам и стульям книги, учебники, тетради и ручки. Особенно заинтересовался учебником истории, открытым на последней странице.
– Учишься?
– Уроки учу, – смутился Егор.
– Молодчина, – искренне и уважительно проговорил старшеклассник, – герой и молодец! Может быть, расскажешь?
– Что?
– Все, что выучил. Как на уроке.
– Тебе?
– А чем я хуже твоих тупеньких одноклассников?
– Они не тупенькие, – обиделся Егор.
– Ладно, ладно, прости. Так расскажешь?
– Хорошо.
Собравшись с мыслями и духом, набрав полную грудь воздуха, Егор звучно протараторил сегодняшний и завтрашний параграфы по истории, потом задание по географии, потом показал решения задач, подкрепляя их необходимыми комментариями. Павел оказался слушателем благодарным, терпеливым, благожелательным, ни разу не перебил. Егор ожидал похвалы.
– Да, – через большую паузу заговорил Паша, – вроде все здорово, да что-то не так. Слушай, а ты не мог бы все то же самое рассказать еще раз, но только уже мне?
– Как это?
– Да так, просто. Без выражения. Садись поближе и рассказывай. Не декламируй, не ори, не тужься, не пыжься. Понимаешь? Без зубрежки. Но только так же быстро, а то я опоздаю на тренировку. Попробуем?
– Хорошо.
Проба оказалась удачной. На сей раз начинающий риторик говорил не вообще, а живо рассказывал хорошему живому человеку что-то новое, искренне делился узнанным. Тужиться и пыжиться, оказывается, намного трудней, чем просто рассказывать. В школу он тогда отправился в летних сандалиях, сочтя невозможным совершать весенний поход за знаниями под громыхание тяжелых зимних ботинок, несколько подморозил ноги, заработал насморк и четыре самые памятные свои пятерки.
Егор вырос в человека домашнего, ежедневно завтракающего, часто смотрящего телевизор, гуляющего только ранними вечерами, редко мастурбирующего, много читающего. Университетские успехи воспринимал спокойно, успехами не считал и никаких восторгов по поводу наладившейся у него чистоплотной, системной, предсказуемой жизни не испытывал.
Он был красив, но, как водится, об этом не знал; был высок и легок. Лицо, волосы, ладони, тело и, казалось бы, незначительные, а в самом-то деле, очень важные составляющие прекрасного визуального образа – пластика, одежда, голос, запах, – как выражаются искусствоведы, безукоризненно и гармонично сочетались в нем «по массам».
Никто из близких так и не удосужился рассмотреть тело двадцатилетнего Егора, примеряя на него антично-скульптурные идеалы мужской красоты, и уж, тем более, рассказать о результатах этих примерок. А впрочем, не было у них никакой возможности для рассматривания телесных нюансов. Он всегда был одет.
Одна из крепчайших семейных традиций нашего большинства народонаселения – разгуливание парня по дому в трусах – воспринималась им как что-то неприличное, диковатое, странное. Каждое утро, помимо белья, надевал домашние джинсы и футболку, перед выходом из дома переодевался, вернувшись домой опять возвращался в домашнее, и только перед сном обнажался. Переодевания эти происходили в обязательном одиночестве, никаких наблюдателей не предусматривалось.
