Техас – это крошечный кусочек суши, разумеется, если сравнивать его со вселенной; а для кого-то это дом, и целый мир, и родина, и любовь, и детство. Я не знаю, откуда взялось это название. Говорят: «Просто людям делать было нечего, вот и прозвали так», «Ну, типа, Дикий Запад».
Вероятно, из-за огромных пустырей и постоянных бандитских разборок. В нашем Техасе всегда велась борьба за власть. Всего лишь десять лет назад перестрелки случались прямо на площади. Морги были забиты трупами успешных авторитетов. Впрочем, это название появилось так давно, что никто и не помнит, кто его придумал. А может, этого кого-то уже давно нет на свете.
Мытищи – маленький город. Железная дорога делит его на две части: старые и новые Мытищи. Старые по правую сторону, вдоль Ярославского шоссе (их то и называют на местном жаргоне – «Техас»). Мы переехали сюда из Долгопрудного, когда мне было три года.
Вскоре развелись мои родители. Я очень хорошо помню тот вечер, когда отец забрал вещи и уехал. Мы с братом деремся из-за коробки от магнитофона, он хочет складывать туда кассеты, а я хочу сделать из нее домик для кукол, мама сидит на полу и плачет. Коробку мы порвали, и она никому так и не досталась.
Наш дом двадцать второй по счету на улице академика Каргина. Панельная девятиэтажка, построенная в конце семидесятых, стоит на перепутье, в какую сторону ни глянь – всюду будет развилка.
Если пойти налево – то окажешься в районе ветхих пятиэтажных домов. Хрущёвки и сталинки утопают в зелени и тишине. Крохотные чистые дворики, почти не видавшие машин, свежестиранное белье на веревках.
За ними на поле огромной буквой «П» расположилась моя школа. Рядом с ней – детский садик «Елочка», в который я ходила.
Если же пойти направо – придешь к Владимирской церкви. Оттуда доносится колокольный звон, я под него просыпалась когда-то. Бывает мне и сейчас мерещится, что я его слышу. Туда мы теперь ходим святить куличи, ставить свечки и причащаться.
За моим двором – пустырь. Потом здесь появится новый дом, с большими дорогими квартирами.
А прямо через дорогу – огороженная территория. Обещали сделать спортивный комплекс с бассейном, но в итоге получилась вечная не завершенная стройка. Уже около десяти лет на этом месте два заброшенных здания. Там собираются наркоманы и бомжи, наши мальчишки тоже лазят туда, для них это вроде проверки смелости. Сторож их гоняет, а им все нипочем. Совсем близко стадион «Торпедо» – сюда меня в пять лет записали в секцию по фигурному катанию. В двух шагах от него старый дом культуры. Раньше в нем был кинотеатр, детские кружки и библиотека. Теперь – ночной клуб «Индиана Джонс».
В нашей квартире четыре комнаты, мама все время называет их «клетушками». Все окна выходят во двор. Но только из моего окна видно большую березу. По ней всегда можно определить время года: осенью ее листья окрашиваются в цвет багряной охры и неторопливо умирают, разбиваясь о землю; зимой она оденется искрящейся белой шубой; весной нахохлится, набирая бутоны; а летом зазеленеет.
Автобусная остановка называется – «Химгородок». Это оттого, что неподалеку находится завод «Химволокно», где моя мама проработала три года экономистом. У нас в городе всегда было много заводов. Железные громады стоят и по сей день, исторгая смрад.
Помимо всего прочего на «Химволокне» производили удивительные, не горящие в огне, нитки. Они наматывались на длинные катушки и мерцали диковинным медно-розовым цветом. Я долго упрашивала маму, принести эти нитки, а когда она их принесла – они оказались просто нитками, самыми что ни на есть обыкновенными. Такое случается.
Сложно назвать день, когда всё это началось. Это произошло как-то постепенно, как-то незаметно для нас. Разве мы тогда могли представить, чем всё это закончится.
Просто с разницей в несколько лет мы родились в Советском Союзе. Во время его медленной мучительной смерти. Кто скажет нынче точно: успели или опоздали?
Мы были обычными детьми. Как все болели корью и ветрянкой, играли в «казаки-разбойники» и «салки», мечтали поскорее стать взрослыми.
Двор и в самом деле был небольшим, но нам чудилось, будто это гигантская планета. На пустыре были свалены бетонные плиты, в них мы ухитрялись пролезать, – получался двухэтажный домик. Там мы прятали маленьких щенков, чтобы за ними не приехали собаколовы, по очереди ходили их кормить. У каждого был свой щенок. Часто мальчишки перетаскивали их в свой шалаш, и начиналась борьба. Место нахождения их штаба всегда было засекречено, как только оно становилось известно – они тут же искали новое.
Два старых полузасохших дерева – тоже нередко служили домом. На них можно было залезать и развешивать различные драгоценные штуки: стекла, бутылки, фантики, листья, цветы, кусочки ткани и прочее – мы находили их под окнами. Также из этого богатства делались «секретики»: цветы, листья и красивая фольга – клались в специально вырытую ямку, накрывались стеклышком и тщательно закапывались. Может, мы думали, что их когда-нибудь раскопают наши дети или какие-нибудь чужие? Не знаю. Просто это было красиво.
Между двором и пустырем был небольшой овраг. Над ним взрослые ребята сделали тарзанку – привязали дощечку к толстой веревке, которая имела обыкновение рваться в самый не подходящий момент. Так произошло, когда на ней катался Сашка Козаков. Хотел показать, какой он храбрый, прыгнуть прямо с ветки, на которой все держалось – и упал. Все смеялись, а я нет. Мне его почему-то было жалко, наверное, ему все-таки было больно. У него есть брат близнец – Сережка, до сих пор не могу их отличить друг от друга. Они жили в доме, за пустырем, и учились в одном классе с Женей, Ильинским Игорем (Илюхой), Братухиным Лешкой (Братаном), Димой Екимовым (Кимом), Костей Филиным (Филей), Филимоновым Егором (Филимоном), Семёновым Стасом (Сёмой), Кузиным Юрой (Кузей), Лешаковым Славой (лешим) и Немцем. У них была своя взрослая компания. Их считали крутыми. Многие из них жили в моем доме, некоторые даже в моем подъезде. Я в то время часто забывала ключи от квартиры, сидела под дверью и видела их. Когда на улице было холодно, они собирались на пятом этаже, там жил Ильинский (Женя жил на восьмом, а Кузя на девятом), в остальное время они сидели в соседнем дворе, ближе к вечеру подтягивались к ночному клубу «Индиана Джонс».
Когда нам было шесть, а им девять-десять, мы играли вместе и в казаки, и в испорченный телефон, и в чепуху, носились по двору, а вечером жгли костры. В школе на переменах – в прятки и салки. Женька был тогда забавный: светлые волосы; короткая стрижка с длинной челкой, которая все время падала на синие глаза, шебутной, задиристый, драчливый и непоседливый мальчишка. Девчонки смотрели на него с восторгом и замиранием в сердцах, а он их будто бы не замечал. Машинки и мальчишеские игры – вот, что ему было интересно. Ни минуты не мог усидеть на месте. Лет в десять подрался с Илюхой и рассек себе бровь. Все ужасно перепугались, у него полголовы было в крови. А он совсем не плакал, только растеряно смотрел по сторонам, словно не понимая, что случилось. Нас развели по классам, и я его в тот день больше не видела. Как раз в этом году я только пошла в школу, мы еще застали форму. Черный или белый фартук, бесконечная стирка манжет и воротничков, а еще бант, большой капроновый бант, чуть ли не с мою голову величиной. До школы у меня были очень длинные волосы, темные и прямые, но в детском саду меня заразили вшами – пришлось их остричь. Так я и пошла в первый класс, правда, говорили, что мне идет, интересовались, в каком салоне меня стригли. В руках разноцветный ранец со «спиди-гонщиком» (герой популярного в то время мультика) и букет из розовых гладиолусов. Я должна была быть в «А» классе, нас распределяли по итогам собеседования, но мама не сдала мои документы вовремя, и я попала в «Е». Теперь я даже рада, что попала именно туда, у нас был замечательный класс.
