Сборник статей и устных выступлений, предлагаемый вниманию читателя, является прежде всего сборником политических текстов, с важным авторским уточнением. Помощник Президента РФ, Владислав Сурков настаивает, что и сама политика есть текст. Сегодня тексты политикам пишут анонимные коллективы спичрайтеров, это вошло в традицию. Однако Сурков традицию взламывает. Он выступает перед читателем и как автор собственных текстов, и как автор заложенных в них идей.
Идея Суркова о суверенной демократии вызвала острую, еще не законченную полемику. Недругов в России и за рубежом раздражает сам факт, что российский чиновник высокого класса выступает с идейной позицией, как независимый public philosopher, – на что, по мнению антагонистов «режима Путина», он не имеет права.
Однако и весьма почтенные люди возражали автору именем строгой теории: демократия в прилагательных не нуждается! Что совершенно верно – до тех пор, пока демократия для нации остается всего лишь теорией. А политически воплощенная, нашедшая для себя место и укоренившаяся в жизни народа, демократия часто обзаводится прилагательными места и времени. Трактат Аристотеля о демократии Афин именуется «Афинская полития»; школьник в Канзасе изучает учебники по «Рыночной демократии». Вот и русской политической культуре предстоит найти имя для своей амбициозной, героической попытки – обустроить Россию на несокрушимых демократических основаниях.
Тексты политика и теоретика демократии Владислава Суркова провоцируют переход от полемики к откровенному идейному диалогу. А такой диалог, во все времена считавшийся спутником демократии, будет интересен и читателю.
РУССКАЯ ПОЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА. ВЗГЛЯД ИЗ УТОПИИ[1]
Во-первых, хотел бы сразу предупредить, чтобы слово «лекция» и то, что мы находимся в Академии наук, не ввело вас в заблуждение. Мой рассказ будет носить ненаучный характер, а может быть, местами даже антинаучный. Хотя я очень уважаю науку и считаю ее (это прозвучит в моем рассказе) очень важной отраслью для дальнейшего развития России. Я также извиняюсь, что, видимо, не смогу обойтись без некоторых слов, которые мне как чиновнику, может быть, и произносить не пристало. Таких как «холизм», «архетип» и прочее в этом роде. Но, сами знаете, говоря о культуре, трудно держаться в рамках. Итак, давайте поговорим.
Тем из нас, кто любопытен, повезло. Мы живем во времена громадных перемен и больших новостей. Двадцать лет как мы свидетели и участники тревожной и впечатляющей трансформации русского мира. Различия между тем, что было, что есть и что, как предполагается, будет, столь поразительны, что мы часто называем нашу страну новой Россией. Как если бы это был Новый Свет – или новый дом.
Между тем мы не за морем, место обитания не поменяли. Новое здание российской демократии строится на историческом фундаменте национальной государственности.
Можно спорить об особенностях планировки и отделки. Кому-то по душе имперский стиль, кому-то – мещанский, есть любители футуристических экспериментов. Но как бы ни поменялся дизайн нашего дома, главные его пропорции и отличительные черты предопределены, как мне кажется, фундаментальными категориями и матричными структурами нашей истории, национального самосознания, культуры.
Новый демократический порядок происходит из европейской цивилизации. Но при этом из весьма специфической российской ее версии. Он жизнеспособен в той мере, в какой естественен, то есть национален. Если не отрицает русскую политическую культуру, а принадлежит ей и развивается не вопреки, а вместе с ней.
Демократия в нашей стране в чем-то «как у всех», а в чем-то своеобразна. Так же как универсальны, похожи, но при этом и уникальны, своеобразны модели наиболее успешных демократий Америки, Европы и Азии.
Чтобы понять, как будет развиваться демократия в России, какая ее модификация применима здесь на практике, нужно определить архетипические, неотменяемые свойства русской политической культуры. Политическая же культура – это одно из проявлений культуры как таковой, в широком и высоком смысле. Стереотипы современной политики воспроизводятся с уникальной матрицы национального образа жизни, характера, мировоззрения.
Попробуем уяснить, какова эта матрица. Какой форме сознания соответствует? Какой способ узнавания и преобразования мира задает? Короче, что есть русская культура?
Ответов может быть множество, но я не решусь дать ни одного от себя. Приведу удивительное по краткости и глубине определение Ивана Ильина: «Русская культура есть созерцание целого». Что-то похожее находим и у Николая Бердяева: «Русские призваны дать… философию цельного духа… Если возможна в России великая и самобытная культура, то лишь культура религиозно-синтетическая, а не аналитически-дифференцированная». О том же у Евгения Трубецкого: «Русским более свойственно познание мира религиозной интуицией как органического целого в отличие от Запада, где философы проникали в тайны мира, расчленяя его рассудком на составные части для анализа…» И это не обособленное мнение мыслителей одной школы. Великий человек другой эпохи и совсем других взглядов, скептик и, кажется, атеист Иосиф Бродский писал о «русском хилиазме», предполагающем «идею перемены миропорядка в целом», и даже о «синтетической (точнее: не-аналитической) сущности русского языка»[2].
То есть мы видим, что русское культурное сознание описано как явно холистическое, интуитивное – и противопоставленное механистическому, редукционистскому. Характерно, хотя и спорно, противопоставление русского типа мышления не просто редукционистскому, а редукционистскому именно как западному, то есть не без геополитического подтекста.
По этой версии в нашей мыслительной и культурной практике синтез преобладает над анализом, идеализм над прагматизмом, образность над логикой, интуиция над рассудком, общее над частным. Что, понятно, не означает, будто у русских нет аналитических способностей, а у народов Западной Европы – интуиции. Еще как есть! Тут вопрос соотношения. Русского, скажем так, в большей степени интересует время, а чертеж будильника – в меньшей.
Итак, в основе нашей культуры – восприятие целого, а не манипулирование частностями; собирание, а не разделение. Воспользуемся этим предположением как аксиомой для определения параметров реальной политики.
На мой взгляд, названная фундаментальная данность наделяет российскую политическую практику как минимум тремя яркими особенностями.
Во-первых, это стремление к политической целостности через централизацию властных функций. Во-вторых, идеализация целей политической борьбы. В-третьих, персонификация политических институтов. Опять же все эти вещи имеются и в других политических культурах, но в нашей несколько сверх средней меры.