Entre possible et impossible, deux lettres et un état d'esprit.
Charles de Gaulle
Между возможно и невозможно две буквы и состояние духа
Шарль де Голль
Рядовой день, рутинные тексты.
Стася вышла куда-то, не прикрыв двери. Доносилось интервью.
Бархатное.
… я вслушивалась в голос респондента: обволакивающий, пушистый, тянущий нижние нотки. Не всегда правильный, с повторами. Чарующий, низкий, нежный. По бархатным басам.
Я любила Останкино, любила его отметки и безэтажность, парадность и кулуарность, кабинеты, лифты. Можно было замереть и неназойливо, одним глазом, наблюдать за всем тем, что творит сказку голубых экранов и так завораживает зрителя по ту сторону.
Закулисье… зашторье, задверье, зазеркалье. За-Звучье.
" – … три процента. Но зачем-то Бог оставил мне жизнь".
" – И вы не злитесь, не обижаетесь?
– Да вы что…?! – лёгкий смех – Нет, конечно! Ну как можно злиться или обижаться, когда любишь?"
По моим спине и рукам – тепло, будто в воду окунули.
Температура вокруг изменилась на градус.
… а потом я шла и разглядывала деревья.
Как листва под ветром прогибалась, колебалась в солнечных лучах и бросала блики. Я дышала, поскольку никак не могла справиться и рассчитать количество необходимого кислорода, и голова кружилась не переставая.
Кофту сняла, присела на лавочку. Под бёдрами – деревянные рейки, в лопатки вонзается спинка.
Под ногами – мягко, трава. Ветер. А по коже – горячие лучи. И воздух. Так много внезапно воздуха.
"Зачем-то Бог оставил мне жизнь" – это была первая мысль, мелькнувшая в моей голове когда-то давно, после комы.
Я тогда совершенно не понимала зачем я живу: ведь ни одному существу на тот момент мой уход не причинил бы сильной боли. У всех, кто меня окружал на тот момент, был кто-то ближе, чем я. Все бы быстро смогли утешиться. Я понятия не имела ни зачем мне жить, ни для кого. Ни КАК. Меня ничего не держало в этом мире… кроме понимания, что не я себе эту жизнь дала, поэтому не я могу её прервать.
Я помню как всё случилось: я не могла видеть перекошенное злобой лицо и закрыла глаза, но некуда было деться от звука.
Беспомощно только цеплялась за что-то:
– И что, только так, и никак по-другому?
– Да, только так! Оля, с тобой нельзя по-человечески! Да ты вообще едва ли человек, посмотри на себя!
Я помню ватные пальцы, ватный мир чуть накреняющегося сознания и выпуклые стены.
… потом я узнала, что у меня случился инсульт, после которого я впала в кому.
Я помню это непередаваемое чувство, когда стоящая напротив фигура двигает своим телом, лицом, издаёт звуки… и я как-то смутно и сосредоточенно начинаю догадываться, что эта фигура от меня что-то хочет. Но что она хочет? И я пытаюсь понять, сказать… а у меня не получается… а я как-то шевелю в ответ собой, своим лицом, телом, чтобы передать свою мысль, но не могу… и проваливаюсь.
Проваливаюсь.
И проваливаюсь.
И снова падаю.
И на меня следом падают стены, кровати, книжки, фигуры, какие-то палки и перекрытия.
И я помню, как это проживалось: чтобы встать – нужно было опустить ноги вниз. И как мучительно тяжело было сообразить, где низ и куда надо себя тянуть.
Беспомощность. Ненавистная омерзительная беспомощность ненужности. И рядом – никого… ни-одного-человека. Кто был бы во мне заинтересован.
И только в памяти всплывало, сменяясь каруселью: "Я люблю тебя", "Время, проведённое с тобой – бесценно", "Ты подарила мне Вселенную", "Неужели ты поверила, что таких как ты можно любить или хотеть? Ты мразь, ты ничтожество. Ты вообще едва ли человек. В тебе нет ничего человеческого. С тобой только так и можно."
И снова на меня летели стены, и вдавливало в пол, и снова дышать было больно, и сложно было понять, что от меня хотят двигающиеся фигуры вокруг.
И вновь, по воцарении сознания, одна-единственная мысль: "Но ведь зачем-то Бог оставил мне жизнь".
И эта озвученная моя – моя! – старая мысль, чужим, таким другим голосом, так и билась в голове.
И эта реакция – удивление, почти смех, вся лучезарность – "Ну как можно злиться, если любишь"? – Осталась. Во мне.
Словам я не верила.
Чем больше работаешь со словом, как с материей, тем больше складок и прорех в нём видишь.
И тем меньше веришь – чем виртуознее владеешь.
А сколько прочитано. А сколько услышано. А сколько нарушено и бездумно потреплено – и слово, буква, они словно теряют свой первозданный огонь. Слишком приелись.
Я потом узнала, кто это был, так поразивший меня своим интервью: S.J., – музыкант, певица, деятель.
Это изумление, этот лёгкий полу-смех ощущался кожей и всем телом целиком – теплотой. Такой искренней теплотой, что, казалось, в мире стали таять быстрее ледники.
И один из них – совершенно точно – во мне.
Не даром же говорят, что человек состоит из воды. Главное – понять, в каком агрегатном состоянии эта вода.
Боль пережитого словно заморозила меня, и у меня самой ничего не получалось с этим сделать.
Но этот смех, это искреннее удивление на вопрос в интервью… потеплело.
Пять минут – и в моих руках телефон.
Даже странно, что мне не пришла эта мысль раньше в голову:
– Дина, ты квартиру в Москве искала? Переезжай ко мне. Правда, у меня не квартира, а дом. И не совсем в Москве…
***
– Оль, жить как никогда хочется.
Я нашла её на дереве, у озера. Дина уселась на ветку, как воробей, и глаза у неё были красные.
Я присела рядом, не понимая, есть ли смысл что-то отвечать.
Я до сих пор не всегда понимала, где заканчивалась "я", а где начинался "другой". Я позволяла любимым людям самим находит границу между нами, потому что для меня её не было.
Молчала я и сейчас, рассматривая то, на чём остановился взгляд Дины:
… гладь была зеркально ровной. Потом вдруг набегал ветер, морщил воду – что шелк.
– Я пациентку потеряла. Коллеги, придурки – голос глухой, рвётся. Отвернулась – Девочка. Пятнадцать лет. Не одолела, не справилась.
– С чем?
– С собой.
И снова пауза. Молчать было больно. Говорить – ещё больнее. Ощущение беспомощности: и сказать нечего, и не поможешь ничем.
Только рядом быть.
Шершавая кора дерева…
… нашла, переплела пальцы.
Прилетели утки. Их гогот, хлопанье крыльев. Озеро пошло рябью. Дина вздрогнула:
– Сволочью ощущаю себя. Ребёнок погиб, а я на уток насмотреться не могу. Надышаться никак не получается этим ароматом, воздухом – свежим таким, глубоким, озёрным, прохладным. Рукой твоей такой тёплой и мягкой насытиться не получается.
– А ты живи за них. Они не могут это видеть – ты смотри. Дыши за них. За всех…
Полоснул острый взгляд. Ощутимо было – злится. Дина работала в кризисном центре психиатром, и не первый раз теряла пациентов. Но сказала мне об этом впервые.
– Дина, прости, я знаю.
– Откуда? Я не говорила тебе.
– Коллеги твои поделились. Да, так бывает. Врачи не всегда всех могут спасти. И да, ты тоже врач. И да, это не единичный случай за практику.
