В следующую зиму после женитьбы Тэмуджина в монгольской степи по-настоящему разгорелась война между ононскими и керуленскими родами. Вражда их, впервые вспыхнувшая после летнего нашествия онгутов, татар и чжурчженей, и всю осень тлевшая в глухой грызне, в коротких набегах – с пока еще мелкими стычками, убийствами пастухов при стадах и угоном скота – вдруг заполыхала буйным степным пожаром, разразилась многотысячными походами друг на друга, кровопролитными битвами тумэнов под родовыми знаменами.
По куреням гремели боевые барабаны, шаманы собирались толпами и призывали на помощь богов и духов. Воины резали лошадей и баранов, уменьшая и без того поредевшие стада и табуны – приносили жертвы небожителям. Тайчиутский Таргудай Хирэлтэг и некоторые крупные нойоны принесли жертвы людьми. Исступленно молились все, прося небожителей ниспослать удачу, словно поднимали они оружие не на своих кровных соплеменников, а на каких-нибудь чужеземных врагов – на тех же татар или чжурчженей.
* * *
А до этого, еще летом, когда ононские борджигины, вернувшись из низовий (где во главе с Таргудаем прятались от нашествия чужеземцев), только начинали свои нападки на керуленских монголов, те в большинстве своем не очень охотно вступали в грызню с ними. До последнего времени они все еще надеялись на мирный исход и пытались уклониться от прямых столкновений. В начале молочного месяца хонгираты и олхонуты без спора уступили сородичам Таргудая некоторые свои северные пастбища, другие не ответили на угон скота. Затаившись, они выжидали, что будет дальше. Одни лишь джадараны в конце того же месяца решились выступить против тайчиутов, позарившихся на их владения по верховью Шууса, и дали отпор, сойдясь с ними в настоящем большом сражении. Тогда-то и призывал Таргудай к себе на помощь есугеевских тысячников, а те по наущению Мэнлига обманули его и укочевали на земли джадаран.
После этого на некоторое время наступило затишье – всем было недосуг, рода возились со своими стадами и табунами, не успевали справляться с хозяйством. Курени перекочевывали сначала на осенние, а после и на зимние пастбища, а пора в тот год выдалась нелегкая. Зима пришла ранняя, и почти всюду выпал большой снег, люди спасали свой скот от бескормицы, часто перекочевывали с места на место, разыскивая пригодные для пастьбы урочища. Курени то распадались на мелкие части и разбредались по разным сторонам, то, попав на хорошие места, сходились с айлами других родов; стада их перемешивались, они долго разбирались, где чей скот, делились и расходились в поисках другого места…
В эту же пору в монгольской степи развелось особенно много волков. Огромными стаями по полусотне и более голов, ведомые чудовищных размеров, как рассказывали видевшие, с кобылу ростом – вожаками, они рыскали всюду и нападали на скот. Безудержно резвясь и утоляя звериный свой голод, они рвали коров и лошадей, оставляя после кровавых пиров недоеденные туши. Звериные объедки подбирали рабы и харачу, с корзинами и мешками бредя по степи, тащили в свои юрты, чтобы накормить голодных детей.
После первых потерь от волчьих нападок курени стали выставлять воинские отряды в караулы – целыми сотнями. Днями и ночами те находились при стадах, оцепив их со всех сторон, свистящими стрелами встречая звериные полчища.
Пора выдалась хлопотная, казалось бы, всем сейчас не до войны, но все понимали, что вражда между южными и северными родами, раз уже омытая кровью, так просто не закончится, исподволь готовились к новым событиям.
– Войны не миновать, – уверенно говорили старики, – волков много развелось, а это самая верная примета.
Керуленские рода, раньше нечасто объединявшиеся между собой и предпочитавшие в мирное время жить каждый своей головой, теперь, волей-неволей, стали прощупывать между собой связи. Зачастили между родами гонцы и посольства. Больше всего они стремились сблизиться с отважными джадаранами, которые раз уже дали отпор борджигинам и всем показали свою силу.
Вожди южных родов частенько стали приезжать в джадаранский курень – встречались там, договаривались на случай войны, подсчитывали общие силы. Решимости им придавало и то, что на джадаранских землях стояло сильное войско Есугея, да к ним же прибивались еще генигесы – те самые, которых во время летнего отступления на Ононе Таргудай бросил на «съедение» онгутам, а те, не имея иного выхода, перешли на сторону пришельцев.
Народ – и с той, и с другой стороны – почувствовав, что прежние беззаботные времена миновали и теперь в любой день может нагрянуть буря большой войны, притих в тревожном выжидании. И по Онону, и по Керулену курени замерли в тоскливой тишине и даже важные осенние тайлганы проходили без былого шума и веселья, без пиров и гуляний, лишь богам приносили обильные жертвы, собираясь на западных и восточных окраинах, и тут же расходились по айлам, и вновь застывала все та же гнетущая, выжидающая тишина. В этот год почти не было свадеб (обычно они приходились на осеннюю молочную пору), да и те немногие семьи, которые решались исполнить прежде заключенный сговор, проводили все быстро, наспех – лишь бы свершить обряды.
Мужчины точили оружие и ладили доспехи. Юноши под присмотром десятников и сотников почти ежедневно выходили на учения, толпами носились вокруг окрестных холмов с копьями наперевес, поднимая за собой густые снежные вихри. В ожидании битв и сражений они спешили научиться главным премудростям войны: наступать, отступать, заманивать, окружать…
У окраинных юрт подолгу стояли старики и подростки, смотрели, как по заснеженным склонам муравьиными полчищами рассыпаются всадники в конном строю. Подростки возбужденно кричали, спорили:
– Этот край отстает!
– А как же не отстанет, когда у этих круг больше выходит.
– Это те должны были придержать коней.
– Пока будешь придерживать, враги успеют перестроиться…
Старики все больше молчали, хмурили лица, потихоньку переговаривались:
– Сейчас-то как будто бодрые, посмотрим, каковы будут, когда придет враг, не подвели бы в нужное время…
– Не наложили бы в штаны.
– Вони много будет…
