Настроение на нуле. Я должна была провести выходные у Лизы, своей лучшей подруги, но так сложились обстоятельства, что я сломя голову несусь обратно домой. Девичьи посиделки закончились ссорой. Когда я решила поплакаться подруге в жилетку, Лиза заявила мне, что я живу на всем готовеньком и мне не на что жаловаться. От услышанного от Лизы я в шоке. Никогда не думала, что моя лучшая подруга, окажется такой завистливой себялюбивой лицемеркой. Она считает мою жизнь идеальной. Да, у меня все есть: я красива, молода и богата. У меня любящий муж, и нас с Никитой связывают глубокие чувства. Но разве я виновата в том, что он полюбил меня, а я его? И в том, что он более чем обеспечен я тоже не виновата.
Но и в моей жизни не все так гладко. Мы с Никитой мечтаем о ребенке с того самого дня, как поженились, но уже почти пять лет у нас ничего не получается. Конечно, впереди еще много времени. Мне всего двадцать четыре, а мужу двадцать восемь. У нас еще все впереди, и я уверена, что скоро появится и долгожданный малыш. Однако… Однако мне тоже тяжело. Каждый месяц я с замиранием сердца жду тех дней, когда должен начаться мой цикл. Я жду задержки, чтобы наконец—то запрыгать от счастья. Но каждый месяц мой организм срабатывает как часы — день в день. Никита не показывает своего недовольства, но я вижу, как он разочаровывается, а в глазах плещет отчаяние.
Он хочет ребенка. Хочу его и я. Именно об этом я пыталась рассказать Лизе, которую всегда считала чуть ли не сестрой. А она кинула мне в лицо:
— Ты зажралась. Тебе грех жаловаться.
От подруги я уехала. Какой провальный выходной. Но в этом есть и свои плюсы. Я смогу провести всю субботу и воскресенье одна. Никита в командировке и вернется только в понедельник утром.
Такси останавливается у ворот нашего особняка. Я расплачиваюсь с водителем, вхожу в небольшую дверь рядом с автоматическими воротами и иду к дому.
Входная дверь почему—то не заперта. Но я ее закрывала! Я не могла забыть! Неужели в особняк пробрались грабители? Но почему тогда сигнализация не сработала? Чувствую, как тело пробивает озноб страха.
Я толкаю дверь и оказываюсь в просторном холле. Первое, что бросается мне в глаза, — это две красных туфли на длиннющей шпильке. Одна стоит на кофейном столике, другая лежит на первой ступеньке лестницы. Что это? Откуда здесь эти туфли? Я никогда не ношу ничего такого.
Дальше мой взгляд натыкается на повешенный на перила серый галстук. Это галстук Никиты. Я подарила его мужу недели две назад, когда ходила по магазинам и, увидев его, решила, что он отлично подойдет к глазам Никиты. Почему галстук здесь? Вроде бы утром Никита уехал именно в нем. Может, заезжал переодеться?
Я медленно на негнущихся ногах поднимаюсь по лестнице. На самой верхней ступеньке валяется какая—то красная тряпка. Я механически наклоняюсь и поднимаю ее двумя пальцами — короткое шелковое платье с большим вырезом. Не мое. Я не нашу такой вульгарщины! Что тут происходит?
Ответ приходит из глубины коридора, оттуда, где расположена наша с Никитой спальня. Там кто—то стонет и кричит, и у меня не остается сомнений, почему люди за дверью издают такие звуки. Боже, неужели кто—то из охранников мужа привел в нашу спальню любовницу или, не дай бог, проститутку? Я в бешенстве. Стоит хозяевам отлучится на пару дней, и из дома устраивают притон! Я с силой распахиваю дверь, и она громко бьет о стену. Я замираю на пороге, не веря своим глазам.
Стоны затихают. И две пары глаз удивленно смотрят на меня.
— Что ты здесь делаешь? — спрашивает Никита.
Он отталкивает в сторону женщину, которая до сих пор восседает на нем верхом. Она тут же прикрывает огромную грудь простыней. Моей простыней! Нашей!
Перед глазами все плывет. Чтобы не упасть, я прислоняюсь к дверному косяку. Никита! Боже мой, что ты наделал! Почему? Почему? Крутится в голове дурацкий вопрос. Я чувствую, как из глаз того и гляди хлынут слезы. Только не это. Я не хочу, чтобы муж или его любовница видели, как я разрыдаюсь.
Я разворачиваюсь и собираюсь уйти, но тут осознаю, что до сих пор сжимаю в руке маленькое красное платье. Я снова смотрю на мужа и швыряю тряпку в его сторону. Говорю:
— Чтобы этой швали не было в нашей доме.
Я спускаюсь на первый этаж и ухожу на кухню. Слезы градом хлынули по щекам. Господи! Неужели это не сон? Да нет! Точно сон. Ведь я сейчас у Лизы, наверное, не заметила, как уснула. Вот проснусь и посмеюсь над привидевшимся кошмаром. Никита не мог изменить мне. У нас идеальная семья. Мы любим друг друга. Все это знают.
Я слышу какие-то шорохи в гостиной, перешептывания, смачный звук поцелуя и стук захлопнувшейся двери. Звук поцелуя. Звук поцелуя! Он целует эту белобрысую курицу, пока я, его жена, стою здесь и плачу! Нет, этого просто не может быть!
За спиной раздаются шаги.
— Ну и что ты молчишь? — доносится голос мужа.
Он говорит с насмешкой и упреком. С насмешкой и упреком? Я разворачиваюсь и смотрю ему в глаза.
— А что ты хочешь, чтобы я сказала?
Никита пожимает плечами.
— Я рад, что ты реагируешь правильно.
— Реагирую правильно? — из моих глаз по-прежнему текут слезы.
— Да, ты знаешь, как я не люблю истерик.
Я долго молчу, а потом говорю срывающимся голосом.
— Я ухожу от тебя.
— Что? — морщится Никита.
— Я не буду жить с тобой после того, как ты мне изменил.
Никита вдруг начинает смеяться.
— Господи, Дина. Не неси чушь.
— Чушь? — я не понимаю, что его так развеселило.
— Вот именно. Ты прекрасно знаешь, что я периодически сплю с другими женщинами. Все пять лет, что мы в браке, сплю.
Нет, нет, нет. Зачем он так шутит!
— Все пять лет? — эхом шепчу я.
— Конечно. Мне мало тебя одной, — пожимает он плечами и вдруг замирает, видя отчаяние в моих глазах. — Постой… Хочешь сказать, что ты не знала?
— Ты… ты просто скотина! — говорю я.
— Попрошу без оскорблений, милая, — фыркает он. — Больше всего в женщинах я ценю утонченность.
— Утонченность? — я наконец—то взрываюсь. — Это вот эту шлюху в красном, которую ты только что имел в нашей постели, ты называешь утонченной?
— Она не шлюха, а моя секретарша, — Никита делает шаг ко мне и нависает надо мной, тыча пальцем в нос. — Это во—первых. А во—вторых, утонченность я ценю в тебе. Остальные мои телки — не твоего ума дела.
Я отшатываюсь от него и говорю:
— Ты прав, остальные твои телки — меня не касаются. Как и вся твоя жизнь. Мы разводимся!
Я хочу выйти из кухни. Бежать! Бежать отсюда подальше! Но не тут—то было. Никита резко хватает меня за руку и разворачивает к себе. Он прижимает меня к стене и шипит в лицо:
— Если еще хоть раз я услышу из твоего милого ротика слова «ухожу» и «разводимся», я научу тебя тому, что в русском языке этих слов нет.
