Вячеслав Пронь - Тихие герои. Книга первая

***

– Дамы и господа, наш аукционный дом благодарит вас за то, что этот прекрасный вечер вы провели вместе с нами. Мы уверены, что инвестиции в высокое искусство позволят вам…

Ехидный кашель соседа Драгунского заглушил окончание витиеватого прощания аукциониста. Другие участники торгов задвигались, заговорили разом, закряхтели стульями.

Но ведущий просто не мог так вот взять и закончить свое шоу.

– И на прощание – сюрприз! Дамы и господа… Мы представляем вашему вниманию сенсацию этого года: лоты из коллекции знаменитого русского графа Михаила Александровича. Прошу вашего внимания!

В зале вновь угас свет, и, к всеобщему удивлению, на экране задергались кадры черно-белой хроники. Группу военных в нацистской форме ведёт по дворцу мужчина средних лет с чеховской бородкой в костюме и массивных очках. В каждом движении гида заметны неловкость и напряжение. Офицеры, напротив, раскованы и довольны. Вот один усаживается в музейное кресло, закидывает ногу на ногу, жестом просит дать ему прикурить, манерно позирует. Другой подталкивает экскурсовода тростью в направлении следующей комнаты. В поле зрения кинооператора помимо крупных планов лиц почти случайно попадают великолепные образцы мебели, живописных работ, различимы даже рисунки наборного паркета.

Виктору приходилось бывать в этом роскошном дворце, он без труда узнавал на кадрах многолетней давности знакомые интерьеры. Зацокали в восхищении коллекционеры–хорваты.

Титры сообщали, что только благодаря случайности и Божественному Провидению дворец не пострадал от германских и советских войск. Однако коллекция была частично утрачена.

Двухминутный ролик закончился так же, как и начался – под истошные вопли лысого округлого аукциониста о невероятной возможности принять участие в торгах за лоты из возвращенного цивилизованному человечеству графского наследия: канделябр, набор столовой посуды на 12 персон, 2 вазы и портретный оригинал Карла Брюллова в воссозданной раме. По словам ведущего, эта картина считалась утраченной, но сенсационно вышла из небытия по воле необъявленного владельца.

Была назначена дата торгов и аукционист, довольный произведенным фурором, покинул зал. Ошеломленный Виктор еще долго глотал лондонский воздух, отказываясь верить увиденному. Неужели нашлись те самые экспонаты, о которых не было слышно столько десятилетий? Если это так, то можно будет сорвать очень даже неплохой куш. И речь могла бы идти не только о сотнях тысяч, если не миллионах долларов, но и о политической сенсации. Возвращение в крымский музей исчезнувших артефактов силами российских коллекционеров было бы хорошим подспорьем для переговоров на самом высшем уровне при упоминании щекотливой крымской темы. Но если первые предметы уже дошли до аукционов, Драгунскому стоило спешить.

***

После шумного МКАДа в аэровокзале оказалось неожиданно тихо и даже сонно. Драгунский не любил летать с багажом. К вещам, выезжающим на черных резиновых лентах, он относился с какой–то необъяснимой брезгливостью. Как-будто за то время, пока все эти сумки, портпледы и баулы не находились со своими хозяевами, с ними происходило что–то весьма неприличное. Потому с давних пор, планируя перелеты, он старался обходиться одним любимым кейсом, который служил Виктору верой и правдой много лет, а главное, помещался на верхней полке в салоне любого самолета.

После прохождения всех пропускных рамок ждать вылета оставалось около часа. Свободное кресло нашлось только напротив семейства из старика с удивительно ровной спиной, надутых, видимо, друг на друга родителей двух дошкольников и девочки лет двенадцати. Дети явно утомлённые бездельем, бесцеремонно изучили нового соседа, а затем, воспользовавшись безразличным молчанием взрослых, затеяли извечные догонялки.

Старший с лёгкостью ускользал от брата, ловко перепрыгивая через препятствия в виде чужих ног и ручной клади, укрывался за проходящими людьми. Однако в какой–то момент удача отвернулась от него, и он растянулся на полу, зацепившись за кейс Драгунского. Малыш заревел во весь голос, мамашка, зашипела на Драгунского что–то вроде: «Понаставят тут», приложила влажную салфетку к расквашенному носу сына.

– Пусть он закроет свой рот – подала голос сестра, не отрываясь от экрана планшета.

– Виктория, ну ему же больно, вон, видишь, даже кровь пошла.

– Его никто бегать не заставлял.

– Нельзя так относиться к брату.

– Можно! Этот мне не брат.

– Нет, нельзя. Чему ты Матвея учишь? Да брось ты свой планшет, помоги мне, достань еще салфетку. А эту – выбрось.

– Не буду.

– Андрей!? – обратилась к мужу за помощью мать.

– Что?

– Осколков ты, типа, не при делах? – взвилась женщина. – Не видишь, что мне помощи никакой? Только про свое Сколково и думаешь? Забери у нее планшет и пусть она поможет.

Драгунский улыбнулся: «В Сколково Осколков, забавно».

– Вичка, дай, – отец протянул руку, – ну, пожалуйста… И помоги матери.

– Она мне не мать!

– Ну, Вичка.

Мужчина продолжал тянуть к дочери руку, та постучала по экрану ноготком, свернув окна, и передала гаджет отцу. Но помогать мачехе не стала.

– Сколько я еще буду ждать? Господи, как же мне это все надоело! Как-будто мне одной надо возиться с твоим дедом, таскаться с ним на сборища выживших из ума, изображающих из себя героев.

– Они действительно были героями. Я же тебе рассказывал про крымских партизан. Они оставались в горах даже тогда, когда весь полуостров был занят фашистами. Дед с бабушкой прошли всю войну вместе.

– Не помню.

Рёв постепенно стих. Драгунскому уже было искренне интересно наблюдать эпизод. Женщина, чтобы успокоить сына, вернула отобранный планшет. Малыш привычно открыл Paint и начал старательно водить пальцем, но выходили только кривые, ничего не значащие каракули.

Девочка, оставшись без игрушки, стала цепляться к рисующему.

– И что ты такое? Нарисуй хоть что–нибудь понятное.

– Что нарисовать? – ребенок поднял глаза на сестру.

– Ну, хотя бы солнце!

Вика стерла предыдущие рисунки. Брат засопел над заданием.

– Что это? Солнце? И что оно у тебя такое страшное? Это что?

– Это солнце, – настаивал мальчик.

– Ладно, – продолжала издеваться сестра, – это было легко. Солнце нарисовал бы даже мой дед, – сказала она, акцентируя внимание на слове «мой», – Правда, же, дедушка?

Девочка повернулась к неподвижно сидевшему все это время прадеду. Она выхватила планшет, стёрла с экрана рисунок брата и сунула его старику.

– Ну, дедушка, нарисуй солнце.

– Отстань от него, у него не получится, – вступился за деда отец.

– Вот вы все время такие, отстань, отстань. А если я не хочу отставать, почему вы мне всегда указываете? Я тоже так буду. Как вы. Никого не слушаться и только говорить, говорить, говорить. Приказывать, приказывать, приказывать. И ничего не делать!