Когда Фрэнк Алджернон Каупервуд вышел из тюрьмы Восточного округа Филадельфии, он понимал, что с прежней жизнью в городе его детства навсегда покончено. Юность прошла, и вместе с ней канули его грандиозные деловые замыслы. Придется все начинать сначала.
Не стоило повторять, каким образом вторая волна биржевой паники, связанная с банкротством «Джей Кук и К°», помогла ему вновь нажить состояние. Возвращение богатства до некоторой степени смягчило его ожесточение… Казалось, сама судьба позаботилась о его благополучии. Но, так или иначе, биржевые авантюры как способ приобретения капитала теперь внушали ему отвращение, и он решил раз и навсегда покончить с этим. Он займется чем-нибудь другим: городской рельсовый транспорт, земельные сделки – безграничные возможности дает Запад. Филадельфия больше не привлекала его. Хотя теперь он был свободен и богат, он оставался скандальной фигурой, неприемлемой для лицемерных светских и финансовых кругов. Ему придется прокладывать путь в одиночку, без чьей-либо помощи, под пристальным вниманием бывших друзей, которые будут издалека следить за его карьерой. С этими мыслями он уезжал, а его очаровательная любовница, которой исполнилось двадцать шесть лет, приехала на вокзал, чтобы проводить его. Каупервуд с нежностью смотрел на нее; для него она была воплощением женской красоты.
– До свидания, дорогая, – он улыбнулся, когда звонок известил о скором отправлении поезда. – Мы с тобой скоро выберемся отсюда. Не грусти. Я вернусь через две-три недели или сообщу, что ты можешь приехать ко мне. Я бы взял тебя с собой уже сейчас, но сначала нужно осмотреться. Мы найдем подходящее жилье, и ты увидишь, что мы займем достойное положение в обществе. Тучи развеются. Я добьюсь развода, мы поженимся, и все образуется. С деньгами можно все.
Он смотрел на нее спокойно и внимательно, когда она обняла ладонями его лицо.
– Ох, Фрэнк, – воскликнула она. – Я буду скучать по тебе! Ты все, что у меня есть.
– Через две недели! – Он снова улыбнулся, когда поезд тронулся. – Я вернусь или пришлю телеграмму. Будь хорошей девочкой, моя милая.
Она проводила его обожающим взглядом. Жертва любви, избалованное дитя, любимица семьи, пылкая, страстная натура, которая притягивает мужчин, – она откинула головку с прелестными рыжевато-золотистыми локонами и послала ему воздушный поцелуй. Потом она пошла прочь уверенной плавной походкой, заставляя мужчин оглядываться на нее.
– Это она! – обратился один станционный служащий к другому. – Это дочь старого Батлера. Бог ты мой! О такой девушке можно только мечтать!
Это была дань страсти и зависти, что обычно отдают здоровью и красоте. Тому, на чем держится мир.
До этой поездки Каупервуду никогда не приходилось бывать западнее Питтсбурга. Какими бы успешными ни были его невероятные финансовые авантюры, они ограничивались косным и благоразумным филадельфийским мирком с его устоявшейся кастовой системой, претензиями на социальное превосходство и традиционное лидерство в коммерческой жизни Америки, консервативным богатством, безвкусной респектабельностью и предпочтениями, которые из этого вытекают. Каупервуд помнил, как он едва не покорил этот уютный мирок и не присвоил его святыни, пока не наступил крах. Он почти добился своей цели, однако теперь он стал Измаилом, изгнанником, и бывшим преступником, хотя и миллионером. Но подождите! Это гонка для проворных и битва для сильных, снова и снова повторял он себе. Он еще испытает мир на прочность и постарается выдержать его давление.
На второе утро перед Каупервудом наконец замаячил Чикаго. Он провел две ночи в вульгарно обставленном пульмановском вагоне, изобилием бархатной обивки и зеркал не возмещавшем неудобства путешествия, прежде чем появились окраины столицы прерий. Соседние пути разветвлялись и становились все более многочисленными, телеграфные столбы обрастали густой паутиной проводов. Где-то вдали виднелись отдельные дома, в которых жили предприимчивые люди, построившие себе жилье подальше, чтобы когда-нибудь пользоваться скромными преимуществами, которые принесет разрастающийся город.
Местность была плоской, с чахлыми кустиками бурой прошлогодней травы, слегка колыхавшимися под утренним ветром. Внизу едва проступала новая зелень как знак приближающейся весны. Ясный воздух скрывал очертания города за легкой дымкой, словно муху, застывшую в янтаре, и придавал ему трогательную выразительную красоту. Будучи преданным любителем искусства, стремившимся разбираться в его тонкостях и глубоко сожалевшим об утрате своей коллекции, собранной в Филадельфии, Каупервуд ценил любые красивые проявления природы.
Густота железнодорожных путей увеличилась. Здесь собрались тысячи грузовых вагонов со всех концов страны: красные, желтые, голубые, зеленые и даже белые. (Как он помнил, Чикаго был конечной станцией более тридцати железнодорожных направлений.) Низкие одноэтажные и двухэтажные домишки, видно, недавно построенные и часто некрашеные, были закопчены и покрыты пятнами сажи. На переездах терпеливо ожидали вагоны конки и двухместные коляски с грязными колесами. Он замечал, что дороги ровные и немощеные, а тротуары – в ямках и неровностях, с невысокими ступенями и переходами перед домами, длинными дощатыми настилами, уложенными прямо в пыль прерии. Что за город! Вскоре показался рукав неширокой, кичливой и оживленной реки Чикаго с пыхтящими буксирами, маслянистой темной водой и высокими красными, коричневыми и зелеными башнями элеваторов, огромными черными угольными доками и желто-бурыми складами пиломатериалов.
Здесь кипела жизнь, и он сразу почувствовал это. Бурлящий город рос и строился буквально на глазах. Даже в самом воздухе присутствовало нечто бодрящее и энергичное. Как это отличалось от Филадельфии! Она тоже была деловитым городом, и когда-то Каупервуд считал ее удивительным городом, удивительным миром. Но этот город, хотя и являвший собой еще неприглядное зрелище, был лучше. Он выглядел более молодым и многообещающим. В лучах утреннего солнца, лившихся между двумя угольными бункерами, пока поезд стоял перед разводным мостом, пропускавшим в обе стороны с десяток громадных барж с зерном и древесиной, он видел группу ирландских грузчиков, отдыхавших на берегу перед лесным складом, стена которого подступала к воде. Это были здоровенные мужчины в синих и красных спецовках, подпоясанных широкими ремнями, с короткими трубками в зубах: славные, крепкие и загорелые представители своего ремесла. Он невольно задавался вопросом: почему они выглядят так привлекательно? Этот грязный и примитивный город самым естественным образом предлагал волнующие живописные картины. Настоящая песня! Здешний мир был молод и открывал новые просторы для жизни. Вряд ли стоит уезжать отсюда на Северо-Запад, но это он решит потом.
