Озеро – латунная крышка городского гроба. Руки зданий, как руки младенцев к соске, тянутся к этой опрокинутой вышине. У самого берега лебедь шевелит отмороженной лапой. Выкусывает блох из перьев.
Снежный дед ходит по воде с шаманским бубном, и вода замерзает под его подошвами. Снежный дед, черная маска из этнографического музея. Город построен на его костях, ветви деревьев – его сухожилия, трамвайные пути – линии на его ладонях.
У-у – ветер с озера опрокидывает прохожих лицом в снег, закрывает им глаза, чтобы не видели, не смотрели. Снежный дед, растащенный на лифтовые шахты и крепи подземки, таращится им вслед. Во взгляде его – зима.
Во взгляде этого старика зимы нет. Тусклые глаза несчастливца и поношенная куртка, блин, думаю я, хреново же работают абориджинал фандс. Старик трясется на ветру и затягивается неуверенно и протяжно, как протяжно свистит поезд – ту-у, у-у. Небось, дым успевает забраться во все полости щуплого тела, а он уже снова подносит сигарету к губам, сложенным трубочкой. Наверху, в центре, орет телевизор и звучат какие-то тамтамы. А были ли у индейцев тамтамы? Да ни хрена у них не было, кроме дырявых рубах, сварливых жен и контрабандной водки. И сейчас нет. Проедешь от озера Гурон на севере до Оттавы, не увидишь ничего, только призраки былого поглядывают из-за старых древесных стволов, призраки, паутина и водяная пыль.
Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru
