То действо, которое я намереваюсь совершить, зовется одним незамысловатым словом – «самоубийство». Мое повествование – исповедь человека, не рассматривающего греховную природу данного поступка. И влияние здесь возымели вовсе не атеистические убеждения, в определенной степени свойственные современному поколению, не отрицание самой по себе православной этики, а нечто иное. Дело в том, что человек может быть движим более сильной мотивацией, нежели законами, провозглашаемыми отдельными теологическими учениями. Ведь множество из того, с чем личность даже соглашается, находя справедливыми постулаты ли, догмы ли, тому подобные вещи, все-таки является по отношению к ней если и не посторонним, то, по крайней мере, внешним, не выработанным самим собой, а усвоенным в течение жизни благодаря прочитанному в книгах, услышанному от других людей. По-настоящему сильным является то, что формируется внутри человека, выкипает и оседает в нем под воздействием внешних факторов, пройдя множество барбатационных тарелочек его скрытого в душевной абиссали перегонного аппарата. Решение свое я считала зрелым, но что-то от меня же самой скрывающим. Чтобы понять, что это, следовало приступить к осуществлению своей задумки.
Передо мной чужая, пока чужая, неизведанная плоскость. Хотя она совсем не плоская и, наверное, не такая уж неисследованная моими прежними ипостасями. Я близка к ней. Между нами лишь несколько метров воздушного пространства. Кажется, в какой-то момент ему была дарована возможность осознания смысла чьего-то существования… Быть может, своего, а может, и чужого. Для пространства и то, и другое было одинаково ничего не значащим – просто пустым, полым – таким же, каким оно себя ощущало, просто рытвиной и лакуной.
Я стою на бортике широкого моста, возвышающегося над узенькой речушкой, пугающей своим быстрым и шумным течением. Скорость потоков не позволяет даже зимним морозам сковывать ее движение. Непрекращающийся бег будто неподвластен сменам сезонов. Воды цвета ржавчины несут на себе печать чего-то печального, расхлябавшегося, удручающего – точно осень одержала победу над другими временами года, – но вместе с тем еще и чего-то зрелого, стабильного.
С такой высоты легко дотронуться до речушки и объять ее одной только рукой: сожми тонкую ниточку и лиши ее движения, или поверни его вспять. Но это лишь иллюзия – на самом деле я была еще далеко от этих бурных потоков, стремящихся в невидимые дали. Мои руки были раскинуты в разные стороны так, словно в следующий момент они собирались что-то обнять – что-то такое, присутствие чего мое сознание весьма смутно ощущало, но не могло взять в толк.
