Мы летели уже несколько часов, а я сидел и думал, что очень скоро, после того, как мы заглянем в ещё одну геологическую партию и лётчики оставят там груз, командировка наша с Сергеем закончится, мы с ним прилетим в Туру, потом в Красноярск, а там уже и Москва. Вертолёт монотонно ревел, как дикий зверь; всё было спокойно, внизу под нами расстилалась на сопках до самого горизонта лесотундра, которая периодически прорезывалась голубыми лентами рек и речушек; иногда под нами пробегали стада оленей, напуганные шумом двигателя; и я стал было задрёмывать от этих спокойствия и монотонности, как вдруг в стекло иллюминатора увидел, что на нас начала быстро надвигаться огромная туча, которая в одно мгновенье заполонила всё вокруг, и мы как будто провалились в чёрную яму. Только что сияло солнце, перебирая лучами уже осеннюю позолоту листвы, а теперь снаружи начал бушевать дождь, заливая стёкла потоками воды; всполохи молний периодически освещали окружающую нас темноту, но было видно, что они всё-таки находятся далеко от нас. Неожиданно вертолёт закачался, стал сильно трястись. В это время раздался сильный удар, скорее всего о сопку. Потом вертолёт, как мне показалось, на брюхе проехал какое-то расстояние, остановился как вкопанный; ревущий до этого двигатель замолк, и мы медленно стали сползать с пологой горы назад, круша окружающие кусты и деревья. Я отлетел по инерции вперёд и пребольно стукнулся головой о косяк. По лицу потекла кровь – наверное, я рассёк кожу. Посыпались ящики и какие-то упаковки. Виктор Михайлович, летевший с нами геолог (его все звали просто Михалычем), где-то в углу стал громко ругаться матом.
Потом всё стихло. Первое, о чём я подумал, – что вот сейчас раздастся взрыв и всё будет кончено. Страха не было, только мелькнула мысль: как же моя пятилетняя дочурка Маша это переживёт? Какое-то время стояла тишина, никто не шевелился, но взрыва не произошло и пожар в вертолёте тоже не начался.
В сумеречном свете я разглядел силуэт Петра, одного из наших лётчиков-вертолётчиков, который со своего места высунулся к нам:
– Народ, как вы там? Все живы? Подайте голоса.
– Я тут, – откликнулся Михалыч.
– Я, Андрей Бежин, тоже жив.
Серёжка молчал.
– Серёга, ты где? Яковлев? Что с тобой?
Из-под груды вещей раздался стон, но Сергей всё-таки, хоть и глухо, ответил:
– Я, Яковлев, тоже тут… Кажется, что-то сломал. – И он опять застонал.
Михалыч раздобыл где-то фонарь, и мы с ним, медленно раздвигая ящики и коробки, стали освобождать Сергея. На него свалился самый тяжёлый ящик, похоже с тушёнкой, упал прямо ему на грудь и придавил. Выбраться сам он не мог, лежал и старался молчать.
Через ящики к нам подлез Семён, второй лётчик:
– Что там с ним?
– Пока не знаем. Аптечка есть?
– Сейчас найду.
Мы растащили сбившийся в кучу груз, состоящий из ящиков, мешков и коробок, в разные стороны и соорудили из нескольких ящиков что-то наподобие лежанки. Нашёлся большой кусок брезента, положили его на это самодельное ложе и перенесли туда Сергея. Он снова застонал – похоже, у него были сломаны ключица и, наверное, ребро. Только бы оно не проткнуло ему лёгкое!
Михалыч протянул мне перекись водорода и бинт:
– Вытри лицо, у тебя на лбу здоровенная ссадина. Давай я обработаю.
У него самого была порезана рука, хорошо хоть несильно, и ободрана щека.
– Тогда считать мы стали раны, товарищей считать… – неловко пошутил я, вспоминая Лермонтова. – Давай сначала Серёгой займёмся.
Вертолётчики что-то крутили в кабине вертолёта, пытаясь понять, что произошло, и наладить связь. Как ни странно, оба они были целы и невредимы.
Михалыч ловко сделал Серёжке укол обезболивающего, и мы, невзирая на стоны и чертыхание, приподняли его и туго перебинтовали ему грудь и плечо эластичным бинтом – может быть, станет полегче. Дело было плохо! Сергей лежал, закусив губу от боли, и пытался не шевелиться. Я присел рядом с ним и вдруг усмехнулся про себя: «Представляю, как заверещит Светка и обложит нас матом, – (у Сергея жена была суровой женщиной, командиршей, и могла сильно приложить нецензурной лексикой), – а потом скажет, что двух таких болванов она в жизни не встречала».
Серёжка криво улыбнулся и сказал, превозмогая боль:
– Представляю, что скажет Светка, когда узнает, – что двух таких болванов она в жизни не встречала и только с нами могла произойти эта история.
Мы с ним глянули друг на друга и рассмеялись: чувство юмора у нас было совершенно одинаковым.
Из кабины показались Пётр и Семён. Двери у них заклинило, и они стали вылезать через нашу дверь. Нужно было осмотреть вертолёт и решить, что делать дальше. Снаружи бушевал дождь, хотя гроза, похоже, прошла мимо. Я сунулся было за ними – тоже посмотреть, что произошло с вертолётом, – но сплошная стена дождя остановила меня: всё равно разглядеть что-либо было невозможно, а мокнуть не хотелось.
– Ну, что там со связью? – спросил у них Михалыч, когда они удручённо вернулись, злые и насквозь промокшие.
– Пока связи нет, приборы разбиты. Радуйтесь, что живы остались.
– Да мы и радуемся, – буркнул Михалыч. – Ну просто очень рады.
Лётчики вытащили карту района и вместе с геологом углубились в неё. Нам с Сергеем приходилось только ждать, что они решат делать.
– Ребята, оставаться тут нам нельзя. Во-первых, здесь нет воды, не считая дождя, во-вторых, здесь спасатели ни за что не сядут и не вытащат нас. Придётся продвигаться к реке. Судя по карте, идти дня три, если Серёжа сможет идти; если нет, то, может быть, и больше.
