Из роддома их разносили по домам. Ему достался ледяной январский вечер с копнами желтого света под низкими фонарями, расставленными вдоль улиц, скрипом снега и цоканьем трамвая на несговорчивых стыках серебристых рельс. И расставаясь с собственным безвременьем, не зная человеческих лиц, чувствовал ясновидением первого взгляда своих самых родных на земле и слышал гул расширяющегося перед ним пространства.
Ничто так не раскрывает мир, как сны, раскаленные жаром детских болезней, напичканные кошмарами и приправленные горечью лекарств. И тогда, в обморочной черной жути увидел и на всю жизнь запомнил, как уносит его куда-то прочь от всего, что существует на свете, и как стремительно уменьшается внизу голубой шарик в белесых венках и светлых пятнах, и ужас охватывает, обволакивает, становится единственно сущим.
Но было и такое: повозка у края булыжной мостовой, низкая подворотня кирпичного дома, и парень в полушубке и большой шапке. Развязывает веревку и поглядывает лукавым взглядом на щеголеватого молодого господина у подъезда. Тот поднимает глаза, и мгновение они смотрят друг на друга, будто пытаются узнать.
Через много лет, шагал по скверу в насыщенном и тягучем золотом цвете березовой листвы над первым октябрьским снегом, вспомнил о том сне и вдруг с оторопью понял, что вот так, давным-давно, волею случая могли столкнуться здесь в Москве, в пресненском переулке два его будущих деда.
Во второй половине ироничных восьмидесятых, в тот свой золотой век, когда годы еще не складываются из фраз: «Как быстро снег сошел!» и «Как незаметно лето пролетело» Олег стоял у метро «Баррикадная», ждал девушку из соседнего отдела, с которой встречался несколько месяцев, по наивности пытаясь делать из этого тайну для сослуживцев, и думал: «А ведь хочется чего-то этакого! Неизвестно чего такого!»
– Юноша! Очнитесь! – позвала его Ирина.
Она была в белом пиджаке, расстегнутом на все пуговицы, и узких, коротковатых брюках. В сдвинутых на лоб, зеркальных очках метались отражения то ли машин, то ли дома напротив. На плече висел на тесемке большой пестрый зонтик.
– Пошли быстрее! – скомандовала Ирина. – Вика, наверное, осатанела нас дожидаться. А почему ты не позвонил?
– Ну, вчерась вы, кажется, были в меланхолии.
– Чего-то голова побаливала. А у вас в отделе столько шума сегодня было! Даже к нам за каким-то отчетом прибегали.
– Не знаю, меня с утра в Госпатент услали, – ответил Олег.
– Слушай, почему я тебя развлекаю и везде таскаю, а ты даже не можешь билеты в театр купить?
– Хрен их достанешь.
– Захотел бы достал. Только жмотничать не надо.
– Буду развлекать, как могу! И театром, если возможность представится. А пока, уж извините – подручными средствами…
Был час пик, и со стороны Садового кольца шла густая толпа. Олегу приходилось чуть отставать, а Ирина оглядывалась и говорила:
– В общем, Вика нашла этого индуса, который у нас на факультете учился, позвонила ему, и теперь он дает ей сеансы от мигрени.
– Это как? – не понял Олег.
– Она – здесь, а он – там, у себя в Индии. Назначает ей время, она лежит на диване и ждет. Так и лечится. Один раз во время такого сеанса в квартире пробки выбило, и свет погас. Представляешь?
– С ужасом и трудом.
Вика стояла у небольшого двухэтажного домика в одном из переулков за Садовым кольцом. Удивленно посмотрела на Ирину и сказала:
– Ты даже не одна.
– А это что за красота? – Ирина кивнула на домик.
– Какой-то комсомольский центр, – ответила Вика. – Но у меня билет только на тебя.
– Давай его мне, – велела Ирина. – Я сама разберусь. Перед вахтером она почтительно остановилась, заулыбалась и доверчиво спросила:
– У вас сегодня барды выступают? Правда?
Вахтер, наверное, не любил бардов. Поморщился и отвернулся.
Ирина шепнула Олегу:
– Вике только бы из чего-нибудь проблему устроить. Завидно ей, что ли…
Олег оглядел узенькое, переполненное людьми фойе и тихо сказал:
– У! Сколько дам! Называется: «Ударим, туалетами по кавалерам»!
– Нам, кажется, на второй этаж. – Вика показала в сторону.
Поднялись вслед за ней по лестнице, заглянули в приоткрытую дверь. Спиной к ним перед столом стояла полная женщина и громко говорила:
– Илья Антонович всегда был сторонником того, что нуждается в поддержке. В том впечатлении, которое я получила от общения с ним, была огромная потенция.
– Это – не барды, – прошептала Ирина.
– Здесь партком, наверное, – предположила Вика. – Пошли отсюда.
Они спустились в (фойе. У телефонного аппарата стоял бородатый мужчина в вишневой рубашке навыпуск и докладывал:
– Алло! Я уже тут. Полно народа и этих самых…
В длинном зале были свободны только несколько мест у стены. Пролезали по узкому проходу между рядами, заставляя сидящих вставать, а на эстраде закончила выступать девчонка в светлой блузке. Держала в руке гитару и раскланивалась. Один из тех, кто встал с места, пропуская их, кивал на сцену и нарочито громко говорил соседу:
– Ну, так прям трогательно! Со слезами в голосе. Чтобы все моментально разрыдались.
Объявили очередного выступающего, и зал зааплодировал громко и дружно. Вика наклонилась, поманила Ирину и зашептала:
– Это тот самый Артамонов. Я о нем тебе говорила. Будет читать свое – о Высоцком. Он всегда это читает.
Ирина не удержалась и съязвила, понизив голос:
– Раз ее знакомый, то от талантов пробы негде ставить.
– «Страна похоронила совесть в тот жуткий из июльских дней…»
Ему долго аплодировали. Он выходил «на бис» и пел под гитару хрипловатым голосом про берега в тумане. За ним выступали любители турпоходов и пели про то же самое.
Ведущий объявил, что выступления закончены. Из зала закричали:
– Давайте обсудим! Обсудить надо!
На сцене под неодобрительные крики и хохот появилась бойкая девица с растрепанными волосами и заявила:
– Я – об Артамонове! Я хочу его отметить. В этом жанре, я бы сказала, хулиганствующего рыцаря, он…
Из зала кто-то закричал:
– Ерунда все это! В тоталитарном обществе поэзии никогда не будет. Как и колбасы!
– Так вот, об Артамонове… – попыталась продолжить девица. Ее опять оборвали, и она с обидой выкрикнула: – А я тоже часть общества! И отнюдь не задняя!
– Ну, да! – заорали из зала.
– А профессионализм у него такой, что граничит с профессиональной гордостью! – Девчонка готова была разрыдаться.
Вика обернулась и зашептала:
– Это что-то новенькое. Первый раз такую дуру здесь вижу.
Место девчонки занял лохматый парень. Щелкнул пальцем микрофон, дождался, пока тот перестанет противно гудеть и пробасил:
– А нам всем еще надо подумать, сможем ли мы, благодаря поэзии, ввести себя в этические рамки. С вами поговоришь, а потом опять размышляй о несовершенстве мира.
Вика повертела головой, оглядывая зал, и предложила:
